Если власти и были в курсе того, что Амур-сюр-Белль подвергнется атаке нового мини-торнадо, ее обитателям, разумеется, никто об этом не сообщил. Местная жандармерия призывала каждого добропорядочного гражданина предупреждать об ухудшении погоды, но с точки зрения жандармов под это определение не попадал ни один житель деревни.
Лизетт Робер как раз успела наполнить очередную ванну, когда наверху, точно крышки сотен кастрюль, задребезжала волнистая черепица цвета лосося. Тотчас узнав этот звук, повитуха бросилась закрывать все окна и ставни, ибо хорошо помнила, чем это закончилось в прошлый раз. Убедившись, что все заперто, она решила найти применение подсолнухам, залетевшим в окно гостиной. Отрезав корни, Лизетт Робер поставила подсолнухи в вазу — украсить последние часы своей жизни. После чего заглянула в холодильник, размышляя, чем бы отужинать на прощанье, и пожалела, что не сходила вовремя в супермаркет.
Стуки у двери раздались, когда Лизетт Робер стояла на стуле в кухне и рылась в буфете в поисках чего-нибудь, подходящего столь знаменательному событию, как приближение собственной смерти. Решив, что это стучат стебли кукурузы, которые к тому времени уже взлетали в воздух, она не придала странным звукам никакого значения. Но когда стуки раздались вновь, повитуха — в надежде, что кто-нибудь с более качественно укомплектованным буфетом пришел пригласить ее разделить трапезу в смертный час, — открыла дверь.
Обнаружив на пороге человека из совета, Лизетт Робер мигом забыла о своей досаде по поводу недостатка приличного провианта и пригласила гостя войти. Но такова была сила ветра, что Жан-Франсуа Лаффоре — который одной рукой вцепился в дверной косяк, а другой — в свой портфель из мягкой кожи — вдруг исчез, и понадобилось несколько долгих минут, прежде чем он, шатаясь, снова возник в поле ее зрения. Не медля ни секунды, Лизетт Робер цапнула его за рубашку, втянула в дом и закрыла дверь.
После того как Жан-Франсуа Лаффоре пригладил волосы, заправил рубашку в брюки и извинился за беспокойство, он объявил, что пришел по делам службы. Прижимая портфель к животу, человек из совета объяснил, что получил большое количество сигналов от местного населения о том, что Лизетт Робер продолжает принимать ванны. И хотя сам он всецело осознает, что стояние под душем в пластмассовой кабинке на Пляс-дю-Марш не идет ни в какое сравнение с непревзойденным удовольствием, которое получаешь, сидя в собственной ванне, он вынужден напомнить хозяйке дома, что это запрещено.
Лизетт Робер, проинформировавшая о своих преступных деяниях максимально возможное число односельчан, тотчас признала вину. Она пригласила инспектора наверх и показала последнее из своих правонарушений. Стоя у края ванны и глядя на розовую губку, неторопливо скользившую по теплой воде, она попросила человека из совета учесть еще минимум дюжину подобных проступков с ее стороны.
Они вернулись на кухню, и Жан-Франсуа Лаффоре тут же присел за стол — рядом с подсолнухами, которые Лизетт Робер поставила в вазу, дабы украсить предсмертный час. Вынув из мягкого кожаного портфеля чистый бланк, человек из совета старательно заполнил его печатными буквами, не желая отходить в мир иной, не исполнив служебный долг. Под жуткие завывания в трубе дымохода он попросил Лизетт Робер поставить внизу подпись и дату. Когда оформленный бланк вернулся в портфель, Жан-Франсуа Лаффоре облегченно откинулся на спинку стула и с удовольствием пригубил «пино» из бокала, что налила ему повитуха. И после того как они разделались с двумя банками паштета из дикого кабана и половинкой багета, запивая еду лучшим из всех красных вин, что нашлись в погребе, человек из совета охотно принял предложение Лизетт Робер присоединиться к ней в ванне.
Первым же делом Гийом Ладусет поспешил проверить, как там его матушка. Мадам Ладусет он нашел у нее дома: вытянув голенастые, как у цапли, ноги, старушка сидела на полу в кухне и с предовольнейшим видом доила козу, занесенную ветром в раскрытое окно. Убедившись, что матушка в безопасности, Гийом кинулся вниз по Рю-дю-Шато — той, что действительно вела к замку. Ураган с такой яростью лупил в грудь, что он едва мог дышать.