— А частушку знаешь? — спросила она, бесстыже уставившись ветеринару в глаза. — Ну, эту самую, про награды-то, — засмеялась она.
Ветеринар неопределенно пожал плечами.
Ксенья отшатнулась от него на два шага, чтобы он видел ее во весь рост, и спела:
Василий Петрович не слышал, чего после этой частушки говорил Ксенье ветеринар, потому что вышел на улицу и уже вознамеривался пойти домой, как дверь хлопнула, ветеринар распаренно перевалился через порог и поманил Василия Петровича пальцем.
— Слушай, дед, — сказал он заговорщицки и легонько щелкнул себя указательным пальцем по подбородку. — Сходи до магазина, а то я еще не освоился, не знаю, где что тут у вас. — Он достал из бумажника три хрустящих десятирублевки, но Василий Петрович несогласно отвел его вытянутую руку.
— Не-е, не могу, — скривил он губы. — Я сегодня уже хватил. Мы тут с бригадиром бутылку спирта выпили на двоих — и не разодрались…
Ветеринар недоверчиво попринюхивался и понял, что Василий Петрович его разыгрывает.
— А со мной? — спросил он.
— А с тобой раздеремся. — Василий Петрович повернулся, оставив недоумевающего ветеринара стоять у крыльца.
— Дед, ты чего, обиделся, что ли? — крикнул он.
Василий Петрович ничего не ответил ему.
Не заходя домой, он уселся на крыльце и, не осознавая зачем, набирался терпения не прокараулить, когда Ксенья будет возвращаться домой.
«Господи, да свекор я, что ли, ей? — укорял он себя, но не уходил, смолил трубку за трубкой. Осенние ночи холодные, сырость так и ползла под рубаху. Сентябрь — уже не август-зарничник, когда можно круглую ночь провести на крыльце и не поежиться. Холод стал пробирать до костей, тогда-то Василий Петрович и услышал из-за реки подзадоривающий хохоток.
Ксенья шла с фонарем, а рядом с ней месил дорожную грязь ветеринар. Фонарь высвечивал его развевающийся на ходу плащ.
Перед поворотом к своему дому Ксенья замолчала, ускорила шаг и, когда тропинка вывернула из-за обочины, потопталась на тверди, околачивая с сапог грязь. Ветеринар проделал за ней то же самое.
Ксенья молча двинулась по лужайке, он угонисто завышагивал за ней. Она открыла калитку, поднялась на крыльцо. Он напористо следовал за хозяйкой.
— Милый, а тебя-то кто сюда звал? — спросила Ксенья неестественно ласково и вдруг шарахнула чем-то командированного. Василий Петрович услышал, как ветеринар скатился с крыльца и как Ксенья, звякнув замком, отворила дверь и, видимо проскользнув в темный проем, торопливо захлопнула ее на задвижку.
Ветеринар, путаясь в длинном плаще, обиженно укорил Ксенью:
— Ну, чего ломаешься-то? Чего?
Ксенья молчала за дверью.
— Через год ведь никому будешь и не нужна.
Ксенья не вытерпела:
— Ой, что-то уж больно короткий срок ты установил для меня… За такой у тебя и лысина, пожалуй, не успеет расползтись.
— Мне-то лысина не страшна, а вот тебе…
— А ну, проваливай отсюда! — Ксенья, щелкнув задвижкой, открыла дверь. — Кому говорят, проваливай… Жеребец мне выискался. Я ведь не кобыла, всякому подставляться.
Он испуганно попятился. Василий Петрович слышал, как под его ногами зашуршали листья.
Ветеринар выскочил на дорогу и самой середкой ее пошел в деревню.
Ксенья не закрывала дверь. Василию Петровичу казалось, что он видит ее, всю в белом, стоящую на крыльце. «А почему в белом-то? — удивился он обманному зрению. — Ведь она в фуфайке должна, не раздевалась еще».
Ветеринар по мосту перешел реку и стал подниматься в гору. Когда он поравнялся с Василием Петровичем, тот увидел в его руках фанерованный чемоданчик.
— Ну, так как живем? — насмешливо поинтересовался Василий Петрович.
Ветеринар близоруко вгляделся в темноту:
— A-а, это ты, дед… Видел, что ли?
— Да нет, у меня глаза слабые, — засмеялся Василий Петрович. — А вот на уши не жалуюсь… Хорошо она отбрила тебя.
— Да ну ее… Рвотный порошок, а не баба.
— У нас в Полежаеве все такие, — предостерег Василий Петрович. — Так что знай…
— Да ладно, ладно тебе, — отмахнулся ветеринар. — С каким-нибудь хахалем, наверно, заранее договорилась. То и не пустила меня.
У Василия Петровича и на минуту не задержались эти слова в голове, будто ветер невнятно прошелестел в стороне и замолк.
Сорока всполошенно застрекотала вблизи. Ксенья хотела поворотиться на ее зов — и не смогла. Тело было уже чужим и жило само по себе. Ксенья скосила глаза туда, где трещала сорока, но, кроме угрюмо чернеющей стены леса, что была от нее сбоку, ничего не увидела. А сорока тараторила за спиной, в трепетавшем мокрыми листьями осиннике.