Под утро Ксенья снова замерзла, но не могла пробудиться, пока не застрекотала сорока.
Ох, лучше бы она и не будила ее. Лучше бы Василий Петрович проехал на коне неувиденным.
Ксенья опять уловила какие-то посторонние звуки. Она через силу разлепила отяжелевшие веки.
Василий Петрович возвращался по своему следу.
— Ва-а-а… — опять захрипела она и опять рванулась к нему навстречу, обламывая сучья. Она не поняла, почему ее извалило на бок — она не хотела падать, она хотела бежать, — и, уже уткнувшись лицом в землю, зарывшись носом в податливый мох, она окончательно поняла, что это ее конец. Она прощально услышала всхрап лошади и закрыла глаза.
Василий Петрович привез Ксенью горячечной.
За дорогу от делянок до Полежаева он уже все продумал: оставлять ее в избе за рекой нельзя — пить запросит, так и то подать некому. А у него в доме орава помощников, не отходя от изголовья будут сидеть. И если фельдшера вызвать понадобится, так медпункт-то через дорогу: окошко открыл да крикнул — и то услышат, Георгий Митрофанович тем же мигом и прибежит.
Он положил Ксенью на свою постель в горнице, вскипятил молоко и сходил за Георгием Митрофановичем.
Георгий Митрофанович признал у нее воспаление легких и предложил отправить в больницу.
— А может, отлежится и здесь? — тревожно спросил Василий Петрович. — Везти-то по такой дороге — совсем растрясем.
Георгий Митрофанович по-стариковски кашлянул:
— Были бы мы с тобой, Василий Петрович, годиков на двадцать моложе, так и у нас отлежалась бы… Бабу и больную надо почаще с боку на бок ворочать…
И оттого, что фельдшер шутил, Василию Петровичу подумалось, что положение Ксеньи не такое уж страшное.
— Так если нужно будет, и мы поворочаем, — сказал Василий Петрович. — Старый конь борозды не испортит.
Георгий Митрофанович похихикал в кулак:
— Ну, давай денек на ее поведенье посмотрим…
Он сделал Ксенье укол, оставил каких-то порошков и настоек и велел ими поить больную, чередуя, через каждые три часа.
— И молока кипяченого почаще давай, да с медом, — посоветовал он.
Ксенья все же была здоровая женщина и быстро пошла на поправку.
Через неделю она уже ходила, пошатываясь, по избе, протирала от пыли окна, снимала мокрой тряпкой из углов паутину. И когда она, опираясь рукой о скамью, задышливо садилась, на бледном лбу выступала испарина.
— Куда раньше-то времени поднялась? — бранился Василий Петрович. — И без тебя уберут.
— Да им ведь и побегать охота, — оправдывалась Ксенья.
И почему-то это разволновало его. Василий Петрович раньше за Степанидой не замечал, чтобы она берегла ребят. А может, потому и не замечал, что она-то все же родная мать им: если в чем и обидит, так тем же часом и приголубит своих детей. А не своих? Он попытался вспомнить, как Степанида пришла в его дом. Ведь Зиновию — от Марии — было четыре года, Петру — семь, Захару — одиннадцать… Пожалуй, столь же, как теперь Степанидиным деткам. Эти еще чуток и постарше.
Нет, про Степаниду он не мог припомнить худого, была очень ровная баба и не выделяла своих от чужих. Своим-то, пожалуй, перепадало зуботычин побольше, чем Марииным. То и подумалось сейчас Василию Петровичу, что она не берегла ребят. Они у нее всякую работу делали, ничего не выпадало из рук. Не научи Степанида их этому, Василий Петрович уже давно б пропал. Ребята, по совести-то сказать, и вели хозяйство, не он. Он только добытчиком был. Ну, конечно, как всякий мужик, следил за избой: не протекает ли крыша, не прогнили ль углы, не обгорела ли где труба, не отскочила ль у рам замазка, не расшатала ль корова ясли, привезены ли из лесу дрова, достаточно ли запасено сена… А остальные-то, куда более многочисленные, заботы лежали на ребятишках. Без бабы, говорят, мужик пуще маленьких детей сирота. Со своими детками Василий Петрович не чувствовал себя сиротой. И вот, выходит, забыл, что они все-таки детки. Ксенья первой напомнила.
— Да полежи ты, — нахмурился он. — Давай тряпку-то, и без тебя оботру.
— Иди, старый хрыч. — Ксенья незлобиво отпихнула его, не отдавая тряпки. — Что? Мужичьих дел, что ли, нет?
Василий Петрович ввязался в работу до треска в спине. С утра, пока не выпустят из двора коров — а выгонять их рано теперь не давали выпадающие по ночам иньи, — он успевал лучковой пилой раскатать на чурбаны полвоза дров, сбегать раза три за водой к колодцу, намыть поросенку картошки и поиграть еще топором, мастеря что-нибудь по хозяйству. Ребятам оставалось дрова исколоть да ноши четыре свалить под шесток для истопки.