Запах вянущих овсов густел и кудревато струился над зеленеющими валками.
В горячем воздухе звенели оводы. Они кружились вокруг доярок, садились им на потные спины, льнули к рукам, присасывались к голым икрам. Искусанные ноги у девок были в кровавых ссадинах. И только лошадь, впряженная в телегу, спокойно похрумкивала овсом.
— Уж не заговоренная ли она у тебя? — удивилась Алевтина, обтирая рукавом потное лицо.
— Да я ее дегтем мажу. Лучше всякого заговора.
— Ох, намазали бы меня! — Алевтина бросила косу, расправила занемевшую спину, прислушиваясь, как в ней что-то похрустывает. — Выкупаться бы сейчас…
— А давай, — согласилась Нюрка. Она смотрела на повеселевшую Алевтину и хотела лишь одного — сохранить ее настроение.
Алевтина, неуклюже вскидывая ноги, побежала по колкой стерне. Нюрка, не выпрягая лошади, привязала ее за узду к оглобле и бросилась догонять подругу.
Вода в Комье светлая. Сквозь нее было видно, как тупоносые пескари жались к ногам, но стоило только сделать навстречу им почти незаметное движение, из-под плавников у них тотчас же взвихривались песчинки, а у белых Нюркиных ног никого не оставалось. Мозолистые пальцы казались ей на дне расплющенными. Нюрка заходила в реку по шею, и ноги начинали уродливо переламываться в струистой воде, а белые мозоли вырастали словно под лупой.
Алевтина плескалась на отмели. Она, подпрыгивая, брызгалась, и брызги горели на солнце искрами. Потом заходила поглубже. Взвизгивая, падала в воду бревном, и волны долго и неспокойно плюхались о противоположный обрывистый берег, смывая с темных, как головешки, корней березы, поникшей над омутом, жухлые листья.
— Девки, — позвал с обрыва мужской прокуренный голос, и Нюрка увидела, что у березы стоит, посмеиваясь, Коля Задумкин. Она стыдливо присела, обхватившись руками, и закричала испуганно и сердито:
— Ты чего приперся? Не видал, как купаются?
Коля воткнул в березу топор:
— Жерди пошел вырубать, да решил к вам заглянуть.
Он был доволен переполохом, который вызвало его появление, и, словно дразня Нюрку, сел на зеленеющий дерн, свесил ноги с обрыва.
— Коленька, ты что-то хочешь сказать? — игриво спросила его Алевтина. Она, повернувшись к берегу, где стоял Николай, убирала с лица намокшие волосы. Всякий раз, когда Алевтина поднимала руки, над водою вздымались не только плечи, но и четко обозначившаяся на груди ложбинка. Нюрка задыхалась от ужаса: «Да ведь видно все». Она хотела сердито крикнуть: «Ты чего перед ним выголяешься?» — но язык у нее задеревенел.
Коля смущенно поигрывал на берегу топорищем, отводя глаза в сторону.
— Вот что, девки, — сказал он, вставая. — Вы подкормку скорей везите. Мария Попова ругается.
— А чего ей не терпится? — Алевтина перевернулась на спину и поплыла. Коля, отступая от берега, оправдывался:
— Да коров-то пришлось во двор загнать. Сегодня овод большой.
Алевтина, колошматя руками воду, смеялась:
— Ну какой ты мужик? Даже оводу испугался…
Брызги радугой стояли над ней.
Нюрка прислушалась, как Коля, путаясь сапогами в траве, выходил на тропу, дождалась, когда затихнут его шаги, и, воровато оглядываясь и пригибаясь, побежала к кустам, где лежала одежда.
Алевтина громко захохотала. Нюрка, вздрагивая на ветру, укорила ее:
— Бессовестная. Перед чужим мужиком выголяешься.
Алевтина резко оборвала свой смех:
— А мне, миленькая, терять уже нечего… Я замужняя. Вот ты стыдись.
Она вылезла из воды, молчаливо оделась и направилась в поле, где стояла невыпряженной серая лошадь.
Над валками овса густел житный запах.
Алевтина взяла из телеги вилы и, выйдя на край покоса, пошла вдоль рядка. Кошенина застревала в стерне, не держалась на вилах, и Алевтина, сердясь на свою неловкость, всем телом давила на черенок. Металлические рога глубоко уходили в землю, к ним прилипала глина.
— Да будет злиться-то, — сказала Нюрка. — Что, не правду разве сказала?
Алевтина, собрав вилами ношу потяжелее себя, уперлась о землю чернем и подлезла под груз спиной.
— С ума сошла! — испуганно закричала Нюрка, и злость на подругу исчезла. — Надорвешься ведь…
Она подбежала к Алевтине и, пристроившись поудобнее, помогла забросить овес на телегу.
— Очумелая, — сказала она и стряхнула с головы запутавшиеся в волосах травинки.
— Ты сама очумелая, — ответила Алевтина. — Ну, сколько еще годов он будет за нос тебя водить… Пришел, ножки с бережка свесил. И любо ему, что зарделась вся, как осинка дрожишь. Вот, мол, до чего голову ей задурил: просижу на берегу целый день — при мне из воды не вылезет.