Ваня Баламут у Кости не раз бывал. Как же, старый друг лучше новых двух. И сразу показал на дом, в котором Косте дали квартиру:
— Вон тут, от угла три окошка.
Дом еще не заветрел, белел свежим срубом. Недавно, видать, Костя отмыкался по чужим-то подворьям. Федосья из тарантаса повглядывалась в окна, завешенные тюлем, — ни в одном занавеска не шевельнулась — и поехала дальше, к универмагу. У нее предлог для поездки в Березовку был — купить шерстяной платок, черный, цветными бабушечками. Но предлог для отвода глаз. Она ни Зинке-племяннице, ни тем более Ване Баламуту не открылась, чего у нее на душе.
Договорились с Ваней, что он, обделав дела, будет дожидаться ее в столовой.
— Ты, Федосья, больно-то не задерживайся, — предупредил он. — А то я, ожидаючи тебя, переберу лишнего.
— Ничего, не за рулем, — сказала она. — А с вожжами-то я и без тебя управлюсь…
Федосья в универмаг и заходить не стала, оглянулась, выжидая, когда Ваня скроется за поворотом, и направилась к белевшему срубом дому.
Ноги сами вынесли ее на бугор, повернули к бревенчатому тротуару, проложенному вдоль стены до крыльца. Но вот на тротуаре-то она и закружилась, как муха, попавшая в тенета. В дом заходить Федосья не собиралась. С какой стати заходить? Не звана и была. А и под окошками торчать как? Еще примут ее за воровку. Ох, в праздник бы прийти, в праздник народу толчется много, она бы из-за баб повыглядывала.
Федосья соступила с деревянного настила на тропку и, кося на крыльцо, на окна, пошла к зданию фотографии. Занавески не колыхнулись.
Федосья постояла у витрины с фотографиями, полюбовалась на пологрудых девок и повернула обратно.
Глянула, а у Кости и дверь на замке. Вот дура-то… Да ведь добрые люди сейчас на работе. А Маня в школе еще, если не отправили в колхоз картошку копать.
У нее отлегло от сердца. На крыльцо взошла, с крыльца посмотрела в окна. Сквозь тюль было видно плохо, но все-таки она рассмотрела трельяж, телевизор в углу, тумбочку и на тумбочке швейную машину. И этой купил. Значит, деньги есть…
— Тетенька! — окликнули ее сзади. — Вы кого ожидаете?
Возле крыльца стояла девочка в школьной форме и чего-то жевала. И нос не Костин, и глаза голубые, и волосы светлые, а что-то было в ней неуловимо Костино, и Федосья поняла, кто ее окликнул.
— А ты, девочка, чья будешь? — все же уточнила она.
— Я Митрохина.
— Маня?
— Маня. — Девочка удивленно уставилась на Федосью и перестала жевать. — А вы откуда меня знаете?
Вежливая девочка, Зинкина Райка давно бы незнакомого человека отшила от дому.
— Я давно тебя знаю, — вздохнула Федосья.
Девочка удивилась еще больше.
— А вы моя дальняя родственница? — спросила она.
— Родственница, и не такая уж дальняя, — сказала Федосья и, боясь, что девочка выпытает у нее то, чего ей знать не положено, перешла к расспросам сама: — Ты чего это, Маня, жуешь? Не серу ли?
На Раменье ребятишки серу тоже любили. Но, чтобы снять с нее горечь, серу сперва перетапливали, как масло, в печи: у горшка перевяжешь верх марлей, а на марлю и накладешь серы — прямо с еловой корой, с иголками, — а из печки достанешь, она чистенькая, будто слеза.
— Нет, не сера, — возразила Маня. — Это у нас одной девочке отец из Чехословакии жевательную резинку привез. Она угостила.
— Ой, Маня! — испугалась Федосья. — Выплюнь эту заразу. Я тебе лучше серы пришлю.
Голубые глазенки застыли в немом изумлении.
— Да вы что?
— Выплюнь, Маня, выплюнь, — настаивала Федосья. — Эта резина неизвестно еще, от какого колеса отрезана.
Маня засмеялась, даже в ладоши захлопала:
— Что вы, она не от колеса, она специально такая делается — жевать.
«Век не поверю», — подумала Федосья, но спорить не стала. Спорить было ей некогда: не хотелось бы все-таки, чтобы Костя и Анна застали ее в разговоре с дочкой. А выспросить-то у Мани надо было о многом, только Федосья не знала, с какого боку к этим расспросам подступиться.
Она осмотрела Маню: большая девочка, Федосье чуть ли не до плеча. А чего же это она без портфеля пришла домой? Неужели ее в окошко увидела и прибежала — школа-то через дорогу наискосок?
— Ты чего же это, Маня, не в школе? — спросила ее.
Маня радостно сообщила:
— У нас свободный час. Немецкая группа сидит, а я из французской. Мы гуляем. Учительница наша болеет.
Федосья осуждающе покачала головой.
— Ну и с теми бы посидела. И немецкое бы слово узнала, так не худо бы было.
Маня снова захохотала.
— Да вы что? Мы рады, что ничего не учить…