Алик обнял ребят за плечи и повел их от клуба в темноту. Трава была уже сникшей от росы, и ботинки от нее — Митька чувствовал — намокали. Сам-то Алик вышагивал по тропке — ему полбеды. А Вовка с Митькой шли будто бродом: штаны сразу отяжелели от влаги.
— Я, Митя, понимаю тебя, — сочувственно проговорил Алик, — в первый раз осмелиться трудно.
— А чего трудного? — захорохорился Вовка. — Я, например, хоть бы что…
— Ну, разные люди, — заключил Алик. — Одни теряются с непривычки, другие нет… Ты, Дмитрий, собери всю волю в кулак…
— Да зачем мне ее собирать-то? — не мог прийти в себя Митька. — Я, пожалуй, домой пойду.
— С братом нянчиться, — подколол его Вовка.
— А хотя бы и нянчиться…
Ох уж, этот Володенька… Опять он распустил ежиные иглы. Давно ли у Митьки пятки лизал, а теперь снова Алику подъелдыкивает: «С братом нянчиться…» А чего в том зазорного?
Алик сосредоточенно молчал.
В ограде у Павлы Ивановны натруженно поскрипывал ворот колодца. Смотри ты, в такой поздний час кого-то за водой принесло…
Митька вгляделся в темноту и узнал Павлу Ивановну. Сама копошится, дня не хватило старухе.
Павла Ивановна поставила ведро на приступок и тоже стала вглядываться в темноту, пытаясь разобрать, кто идет по обочине.
— Ой, куда это полуношники направились? — узнала она ребят.
— Вечерний моцион совершаем, — охотно отозвался Алик.
Павла Ивановна, конечно, не поняла его, но поддакнула:
— Ну, ну, хорошее дело… А я вот девкам самовар хочу вскипятить. Из клуба придут, так хоть немного погреются.
И угораздило же Вовку всунуться в разговор.
— Ивановна, ты о согреве не беспокойся! — крикнул он. — Им провожатые не дадут замерзнуть.
Павла Ивановна догадливо всхохотнула.
— Уж не вы ли в провожатые ладитесь? — в голосе у нее было удивление. — Ай, угадала? Смотри ты, троицей ходят… И у меня три девки живут…
Вовка подбоченился гоголем — на вершок сразу вырос, — но Алик подтолкнул его локтем.
— Молчи, — приказал шепотом, а вслух сказал: — Да куда нам… лаптем щи хлебать…
Павла Ивановна поняла Алика по-старушечьи:
— Ничего, ребята. Ваш век впереди, придет и ваша весна, успеете еще, напровожаетесь, а пока на аршин хоть поподтянитесь вверх. — И ушла с ведром в избу.
Алик после этого сразу сник. Митька догадывался, что Павла Ивановна подсыпала ему соли на раны. Ничего для Алика не сделать больнее, как недомерком его обозвать. Один Вовка не унывал, даже предложил пройтись по деревне с частушками.
— Скажешь тоже! — осадил его раздраженный Алик. — Ты эту патриархальщину брось! Не девятнадцатый век.
Вовка было заерепенился: причем, мол, девятнадцатый век, в Полежаеве все большие ребята и сейчас с частушками ходят. Но Алик уже не слушал его, о своем думал.
— А знаете, ребята, — предложил он, — давайте шарьинкам скажем, что мы в восьмой класс перешли.
Видно, слова Павлы Ивановны не на шутку разволновали его. Сказать можно, конечно, все, но Вовка забеспокоился:
— Ой, а если спросят чего? Я за шестой-то и то половину забыл.
Алик на него рассердился:
— Они что, экзаменационная комиссия, что ли? А если надо будет, так я им по физике за институт наговорю, не только за восьмилетнюю школу…
Алик намекал на то, что он серьезно занят проблемой беспроволочного телефона, изобретать который начал еще до переезда в Полежаево, а здесь, в Полежаеве, пошел по принципиально новому пути и, кажется, близок к финишу.
— Подождите, придет и мой час…
Вовка завистливо сглотнул слюну.
Митька продрог стоять у клуба: ночи были уже далеко не летние, от реки надувало туман, и пиджачишко у него наволг, как вата. Да было бы ради чего и стоять… Алик с Вовкой наседали на него, укоряли в измене, в подрыве товарищества, а Митька как на каленой сковородке находился. Зажмурит глаза да представит, что шарьинки из клуба вышли и ему надо к ним подходить, так сердце и опускается в пятки. Ничего с собой не поделать. Не подойти к ним — и все.
Свет в окнах клуба вспыхнул неожиданно, от него на улице стало просторнее и будто бы даже теплее. Алик первым юркнул за дерево в тень, поманил за собой ребят.
— Сейчас выйдут… Пусть не думают, что мы их поджидаем. А то загордятся… Женщине, знаешь, волю дай, так быстро на шею сядет.
Митька чувствовал себя неуютно: ну, о чем он будет с шарьинками говорить? Он со своими-то, с полежаевскими девчонками, и то не больно речист (а уж у них-то бы можно найти, о чем спросить!), для шарьинок же и вопроса подходящего не придумать. Один раз опозорился — хватит. А ну как Светка начнет его снова поддевать под ребра — не только перед девчонками, перед ребятами и то стыдно. Нет уж, ребята, вы их разговорами ублажайте, а Митька молчком пойдет. Раз для компании нужен, миритесь и с молчуном. Хорошо, что ночь темная и никто в Полежаеве их не увидит. Только бы проскочить незамеченным мимо клуба, а то очень уж яркими полосами падал из окон свет.