В зеркале, за его спиной, стоял Вовка Воронин.
— Чего коровий зализ делаешь? — спросил ехидно.
Вот неладная принесла! Застал за девчачьим занятием.
— Да вот, смотрю. Думаю, перед школой надо ли подстригаться, — слукавил Митька.
Но Вовка пропустил его оправдание мимо ушей.
— В клуб пойдешь? — И будто не Митьку спросил, а самого себя и разочарованно сморщился. — А я чего-то раздумал.
Вот тебе раз!
— А уговор? Про шарьинок-то ты или забыл?
— А ну их! — скривился Вовка. — Вертихвостки они!
Еще одна новость! Ну-ка, ну-ка, чего там такое стряслось, пока Митька нянчился с братом?
— Ты что, лен тоже вязал?
— Было дело под Полтавой, — невесело отозвался Вовка. — Алик меня зазвал… — И чтобы не томить Митьку неизвестностью, сообщил: — Витька Зотов вокруг них увивается.
Ну, Витька Зотов один, а шарьинок шестеро…
Вовка будто прочитал его мысли:
— Так они же все: хи-хи-хи да ха-ха-ха… Он им всем нравится.
Ну понятно: такая неопределенность хуже всего. Витька Зотов, конечно, опасный конкурент. Он уж школу закончил, второе лето льнотеребильщиком в колхозе работает.
Но и это, оказывается, не все…
Вовка совсем расстроился:
— Коля Попов приезжал на машине в поле… И тоже к ним… Давайте, говорит, с ветерком прокачу.
Ну, Коля своего не упустит…
— А они-то что? — холодея, поинтересовался Митька.
— Хохочут…
Вовка все-таки чего-то не договаривал. Почему, к примеру, он приплелся как собака побитая — Митька и не услышал, как он вошел, — а Алик прилетел будто на крыльях? Уж не тому же Алик радовался, что руки зазеленили? Тут чего-то не то-о-о…
— Алик вот ко мне прибегал развеселый. — Митька стал подталкивать разговор на нужные рельсы.
— А ну его, Алика!
Ого-го! Шарьинок — ну, Алика — ну! Разнукался.
Вовка, видно, и сам заметил, что раздражение льет из него через край, пояснил:
— Алик, как глухарь, глаза закрыл и токует. От своей Светки и на шаг не отступил…
Ах, вон оно что… Алику, значит, наплевать на товарищей. У самого получается — и хорошо. То-то он прибегал перед Митькой руками трясти и ни словом ведь не обмолвился ни о письмах, ни о сегодняшнем вечере. Ну, заяц, погоди-и-и… Мы тебе и сегодня программу сорвем. Провожай снова всех шестерых! Натоку-ешь-ся-я-я…
Митька весь вечер просидел у окна. На ногу веревочную петлю от зыбки надел — и кач-покачивает. Даже мать всполошилась:
— Митька! Ты в своем ли уме! Испроказишь мне парня. Привыкнет, чтобы качали во сне, — покою ведь никому не даст…
Это верно, не даст. Но Митьке-то что прикажете делать? Книжку читать — так и страниц уж не видно. На улицу идти — и за вчерашнюю ночь намерзся. Не будешь же матери объяснять, что он хочет укараулить Алика. И в то же время без дела станешь у окошка торчать, так мать сразу спать и прогонит.
— Мама, да чего-то Николка ворочается…
— Ну и пусть поворочается, не барин… Ты уж сегодня к нему чего-то больно привязанный…
Все, дело пахнет керосином, больше сидеть нельзя. Митька вздохнул, пошлепал босыми ногами к выходу.
— Куда это, на ночь глядя?
— В нужник.
Мать успокоилась. Митьке только бы из дому вышмыгнуть, а там ищи ветра в поле.
На улице было холодно, долго зимогорить не будешь.
Митька нашел под лестницей отцовские резиновые сапоги, натянул их на ноги. Голенища упирались в паха. Ну да ладно, может, еще и лучше, что они длинные: если и травой придется идти, штаны сухими останутся.
У Павлы Ивановны горел свет. Митька спустился с горы. И, недолго думая, махнул в огород к Павле Ивановне.
Ха-ха-ха, вот где идеальный-то наблюдательный пункт! Дорога просматривается как на ладони. И скамеечку под окнами у Павлы Ивановны видно. Теперь только набраться терпения…
В лугах неохотно скрипел коростель. Видно, и его пронимал холод: покрякает, покрякает, подражая утке, да замолчит. А молчание-то дли-и-тельное. За это время до клуба добежать можно и обратно вернуться.
Митьку передернул озноб.
И все-таки долго ждать не пришлось, все-таки повезло Митьке. Как говорят, есть счастье в жизни…
Девчонки уже спускались под гору, трое, Тишихины на отворотке свернули. Господи, да ведь только двое идут-то? Нет, за ними еще два человека… Ты смотри, сзади-то Алик Макаров со Светкой! Голубем прямо разворковался! Бу-бу-бу… Бу-бу-бу…
Митька прислушался. Пока голоса слышно было невнятно. Но уже можно было разобрать, что говорил один Алик, а Светка молчала.