— После шипящих «ж», «ш» и «ч» пишется «у», а не «ю», — презрительно сказал он.
Митька заглянул Алику через плечо и покраснел: а ведь и правда, «хочю» написано не по правилам. Ох, Ефросинья Карповна такой ошибочки не простила бы, в полстраницы бы залепила пару.
— Ну, так они же медики, — оправдался Митька.
Алик строго уставился на него:
— Думаешь, я не знаю, что Светка гуляет с Зотовым? Все-таки вы, ребята, юнцы, ни-и-чево-ошеньки не понимаете в этих вопросах. Опыта надо вам набираться… Без опыта пропадете.
Куда-то Алик гнул уже не в ту сторону.
— Я не обижаюсь на розыгрыш, — возвестил он великодушно. — И Воронину передай, что у меня к нему нет никаких претензий. Ну погорячились — и хватит. Пора о ссоре забыть… Жизнь, ребята, идет вперед.
Он разорвал письмо в клочья и бросил его под умывальник в таз. А Вовка-то, дурачок, в это время прячется за поленницей, ждет, когда Алик отправится на свидание. Нет, браток, видать, не дождешься.
— Дмитрий, — сказал Алик. — У меня есть новое предложение… — Он выждал паузу, наслаждаясь тем, что его загадочность производит на Митьку необходимое впечатление. — Мы сегодня пойдем к Тишихиным девчонкам… Они значительно красивее и умнее тех… ну, ты знаешь, о ком я говорю… Я сегодня уже беседовал с Маней Сорокиной — воспитанная, интеллигентная девушка… — Он спохватился: — Нет, ты не думай, не одна Маня такая. И Наташа Павлова, и Нина Созинова — все очень развитые… В общем, я приглашаю тебя и… Славика Соколова. Володю Воронина нельзя, он очень горячий…
Ага, Вовка горячий…
— А про Славика-то сами же чего говорили? — напомнил Митька. — Говорили, что мал и глуп…
— Ничего, мы его всесторонне проинструктируем. Он еще в таком возрасте, когда из него можно лепить все, что угодно…
Нет уж, лепи без Митьки! Митька — во-о! — наелся твоей любви по горло! Ни в какие провожатые он с тобой не пойдет.
Уж лучше у окна посидеть.
Утром шарьинки Павлы Ивановны пройдут на работу, вечером вернутся домой. У Кати на голове нет уже льняного пояска — без короны, а все равно как царевна. Митька бывает счастлив, если она оборачивалась и смотрела на его окна. Он тогда прятался за косяк.
— Ты почему-то, Дмитрий, нахмурился? — Алик заметил, видно, как Митькино лицо затуманенно вытянулось.
— Ну хорошо, если ты настаиваешь, — пошел он на уступки, — можно отказаться от Славика. Давай пригласим Володю.
Ох, и дернул же Митьку бес бежать к Алику с этой проклятой запиской! Теперь попался, будто кур в ощип. Неизвестно, как и выкручиваться…
Ну что за сумасшедший месяц такой! Скорее бы, что ли уж, в школу!
У Митьки горели пятки: так не терпелось ему убежать домой.
В сентябре девчонки уехали в Шарью. И казалось, полежавская жизнь вошла в свою колею. Ни Алик, ни Митька с Вовкой не вспоминали август. А помнили, конечно же, помнили его до самых горьких мелочей.
Да, август канул в прошлое. И похоже было: от неудач ни у кого нигде ничего не болело, выкарабкались все же целыми и невредимыми, без единой занозы в сердце. Неужели и в самом деле права была рассудительная Павла Ивановна: влюбляться надо не когда попало, а дождавшись весны? Но это, может, для тех ребят права — для Вовки, для Алика…
А Митька знал уже и другое — сердцу-то не прикажешь…
Во бору брусника
По гомонливому Полежаеву как горело: Ксенья Парамонова заблудилась в лесу.
Была ее очередь караулить коров, и ведь целый день выходила, все вроде бы обошлось чередом, а настала пора заворачивать стадо домой, и что-то растревожило Ксенью. Сначала-то она и понять не могла, отчего такое беспокойство ее скрутило, а потом спохватилась: и сегодня колокольчика не слыхать. С утра до вечера над ухом звенел, а тут как отвязали.
— Ой, опять этой шатуньи нет, — догадалась Ксенья. — Ну, уж, я ее, заразу, найду, так березовой каши зада-а-м. Пока вицу не измочалю о горбатую хребтину, не попущусь. — Она высвободила правое ухо из-под платка, насторожившись, прислушалась к лесному шуму, но со всех сторон тек размеренный гул деревьев, звон колокольца не вплетался в него, и Ксенья сокрушенно покачала головой. — Так и есть, сбежала. Готовь, Василий Петрович, вицу для меня про запас.
Вася-Грузель пригладил черную бороду, за которую его и прозвали Грузлем, кашлянул в кулак.
— Для тебя или для коровы? — уточнил он игриво.
Но Ксенья была не расположена к шуткам. Она поправила на голове платок, упрятала его концы под фуфайку и застегнулась.