— Давай, тятя, мы у тебя по ребенку возьмем.
— Сами сделайте! — осадил их Василий Петрович и, чтобы больше не возвращаться к этому разговору, сказал: — Думаете, старый совсем? Я еще, может, на молодой женюсь.
А сам, сказавши, подумал: «Уж какая женитьба… В какую сторону ни крути, шестьдесят три годика настучало. Вытянуть бы эту четверку — и на покой. А на молодой женишься, снова ребята пойдут. Не зря ведь пословица сложена: «Муж стар, а жена молода — дожидайся детей; но если муж молодой, а жена стара — жди плетей».
Теперь уж ни детей, ни плетей не надо бы.
Правда, однажды и в нем взыграла прежняя кровь, чуть уж не склонил себя к мысли, что, пожалуй, не плохо бы и жениться. Он только что определился на ферму в пастухи, и доярки, вспомнив об умершей Степаниде, стали его вслух жалеть: вот, дескать, каково одному-то, без бабы, вести хозяйство да еще четверых ребятишек иметь на руках.
Василий Петрович даже и сам взгрустнул. Но Ксенья подтолкнула его локтем и, будто бы успокаивая, посоветовала:
— Василий Петрович, не тужи по бабе: бог девку даст.
Потухшая трубка чуть не вывалилась у него изо рта.
— А что, Ксенья, — опомнившись, хитровато подмигнул ей Василий Петрович и поправил трубку, — ты бы за меня замуж пошла?
Бабы сразу захохотали:
— Молодец, Василий Петрович, не растерялся.
Ксенья, раскрасневшаяся как маков цвет, подперла руки в бока и двинулась по подворью козырем. Косы у нее, скрученные на голове жгутом, так и грозили выскочить из-под шпилек и съехать вниз по ложбинке прогнувшейся широкой спины.
— А ты ведь, Ксенья, еще не залежалый товар, — сказал Василий Петрович. — С тобой бы хоть сейчас в сельсовете можно расписываться.
Бабы наперебой его заподначивали:
— Зови ее, Василий Петрович, зови! Ты ведь у нас тоже жених хоть куда.
— Дак я готов, — приосанился Василий Петрович.
Ксенья не отставала в шутках от баб.
— Тьфу ты, леший, — притворно отмахнулась она. — Бороду хоть бы сначала сбрил, а потом уж сватался. А то ведь до того черна, что в глухом месте встретишь, и слова с перепугу не выговорить.
— Ну-ка, бороды испугалась, — не поверил Василий Петрович. — Я, уж если дело такой оборот принимает, сбрею.
А бабы шумно поддержали его:
— Верно, Василий Петрович! Не в бороде дело!
— Ксенья, не трусь! — визгливо выкрикнула Маня Скрябина, такая же застаревшая девка, как и Ксенья. — Он тебе еще такого железа задаст, что и о бороде забудешь.
Василий Петрович, довольнешенек, уселся на скамейку к стене и достал из кармана кисет.
— A y вас, бабы, весело, — сказал он, щурясь от солнца. — Если бы я об этом раньше знал, так давно бы к вам в пастухи напросился.
— Ты, Василий Петрович, разговор в сторону не уводи, — зашумели доярки. А уж Маня Скрябина таки выпирала вперед: хохотала всех громче, руками размахивала, шуточками, как горохом, бросалась. Весь вид ее говорил, что она-то ведь тоже не хуже Ксеньи, такая же здоровая и вальяжная. На нее-то почему вниманья не обратили?
— Нет, Василий Петрович, ты напрямую давай, — требовала она. — Мы перед тобой вопрос на ребро ставим: не увиливай — да или нет?
— Бабы, да я на любую из вас согласен. — Он даже растопырил руки и враскорячку двинулся за ними, повизгивающими, по двору, будто бы какую-нибудь собирался поймать. Они бросились врассыпную. — Ну, лешой возьми, не в глухом-то месте, пошто бороды пугаетесь? Нечего было и подбивать меня на женитьбу…
Маня Скрябина, как курица, поджала ноги, присела у копны сена:
— Ой, не могу больше. Чего хочешь, Василий Петрович, делай со мной…
Василий Петрович в растерянности оглянулся.
Бабы надрывали от хохота животы. Одна Ксенья стояла уже серьезная:
— Не горюй… Женишься, Василий Петрович, — сказала она устало.
И он не заметил, как тоже принял серьезный лад и проговорил ей в тон:
— Конечно, была бы лошадь, хомут найдется… Только, знаешь, Ксенья, мне это уже и ни к чему. У меня внуки выросли. Надо им очередь уступить.