Пропустив Ежикова вперед, Модерни выступал рядом с Настенькой и продолжал певучим, скандирующим тоном:
-- Не правда ли, Настасья Михайловна, ваш преданный рыцарь, Венедикт Иванович, старательно оберегает вас и прелестный уголок вашего земного рая от посторонних вторжений?..
-- Как это? -- спросила вдовушка, делая неуловимое движение шелковой юбкой и в то же время отодвигая портьеру, чтобы пропустить гостей в будуар.
-- О, ваш рыцарь человек коварный... Представьте себе, что его лучший друг только после пятилетних просьб добился чести быть вам представленным.
-- Валентин, -- засуетился Ежиков, -- ты преувеличиваешь, и все.
-- Нисколько, -- возразил Модерни, -- а между тем...
Он остановился, как бы восхищенный, и сделал паузу.
-- Этот будуар... Бездна вкуса... Какая прелестная скульптура... Какие поэтические тона... Этот угол -- точно кусочек морских глубин. Очаровательно. Эдакий злодей Венедикт Иванович! Мне как будто снился этот будуар... Эдакий злодей!..
-- Садитесь, пожалуйста, -- польщенная похвалами, жеманно сказала Настенька и опустилась на кушетку, причем раздался шелест шелкового платья, а кончики маленьких ног выглянули наружу.
Молодые люди расположились напротив вдовушки на стульях. Модерни продолжал ораторствовать с какой-то воздушной непринужденностью. Ежиков восторженно мигал глазами, а Настенька Спирина, прислушиваясь к гармонической речи человека, соскочившего прямо со сцены Михайловского театра, следила за его лицом, на котором как бы скользила дымка мимолетных настроений.
-- Положительно, ваша обстановка приводит меня в восторг. Простите, я буду говорить то, что думаю. Вы не рискуете ничем: здесь, в вашем обществе, могут приходить в голову только самые изысканные мысли.
И Модерни, все больше и больше вдохновляясь, заговорил на тему причудливо-неопределенную. Тут были и пестрые краски, и туманные сравнения, и неожиданные переходы от сверкающей канители фраз к осторожно-пытливому проникновению в душу молоденькой вдовушки.
-- Ах, какую феерически прекрасную жизнь можно создать себе при желании и, конечно, при известных средствах... Утомительно сладкая цена восхищений, экстазов... Произведения искусства, музыка, театр, какая великолепная область для тончайших ощущений! Вы, конечно, поклонница французской комедии? -- бросил он наугад. -- Я понимаю вас: новейшая русская драма слишком реальна и не вызывает эстетических эмоций. Вы счастливица, Настасья Михайловна, вас миновали будничные заботы, и вы можете без конца погружаться в море неизведанной красоты... Даже больше: я уверен, что вы уже создали себе какой-нибудь тайный культ... О, я не стремлюсь поднять завесу...
Он поднялся со стула и начал обходить будуар, поминутно останавливаясь и с видом знатока похваливая посредственные картины. Перед одной из них он отступил на несколько шагов и компетентно замер, вставив монокль в глаз.
Вдовушка, утомленная потоком изящной речи, как бы очнувшись от сладкого полусна, наклонилась к Ежикову и тихонько сказала:
-- Ах, какой ваш друг... шикарный! Вы свой человек, сходите в столовую, распорядитесь насчет чая, ну, и еще чего- нибудь...
-- Как сказать, вообще... -- радостно произнес Ежиков.
-- Хорошо, хорошо, -- перебила Настенька, -- хотя вы не стоите дружбы: вас бы следовало наказать хорошенько.
-- За что? -- испугался Ежиков. -- Вы знаете, я всегда готов и вообще...
-- А кто меня окружает китайской стеной? Ну идите, иди-те... -- И она кокетливо толкнула его в плечо.
-- Чудесно!.. И какой рисунок, колорит! -- говорил Модерни, поворачиваясь от картины.
-- Ах, что вы, это такие пустяки! -- сказала Настенька.
-- Ты куда? -- бросил Модерни уходящему приятелю.
Тот только скользнул по нему восхищенным взором.
А Модерни, отойдя от картины, как бы случайно опустился на кушетку рядом с Настенькой и вынул монокль из глаза.
-- Как он вас любит! -- грустным, задумчивым тоном произнес он.
-- Как это? -- переспросила Настенька.
-- Я говорю: бедный Ежиков влюблен в вас, как сорок тысяч братьев.
-- Ах, что это вы? Я совсем не замечаю. -- И она скромно потупила глазки.
-- Неужели это черный бриллиант? -- быстро спросил Модерни, наклоняясь к ее руке.
Она поднесла ему руку. Из бриллиантовых граней сверкнул черно-зеленый изменчивый огонь. Тот же огонь, но еще более изменчивый и тайный, сверкнул в пристальном взоре Модерни, взявшего приподнятую маленькую и влажную ручку.