Так как они боялись отпустить повара, то понесли его на руках на кухню, где женщина зажгла свечу. Затем она открыла ящик и, к ужасу повара, стала доставать оттуда ярдов двадцать толстой веревки.
— Самое лучшее — привязать его к стулу, — посоветовал сосед. — Я помню, мой дедушка рассказывал нам, как они поймали и привязали так грабителя с большой дороги.
— Пожалуй, это лучше всего, — рассудила женщина. — Ему и удобнее будет на стуле, хоть он, конечно, не стоит того.
Они подняли обессиленного повара, усадили его в тяжелое дубовое кресло и затянули веревками так, что он еле дышал.
— Дедушка говорил, что он привязал разбойника к стулу, а потом стукнул его как следует по черепу палкой, — задумчиво сказал сосед, разглядывая повара.
— Тогда были очень свирепые нравы, — быстро сказал повар, прежде чем кто-либо успел заговорить.
— Чтоб спокойнее сидел, — продолжал сосед, слегка смущенный молчанием хозяев.
— Я думаю, что и так ладно будет, — сказал хозяин и тщательно ощупал путы пленника.
— Ежели ты утром зайдешь, Петтит, мы займем тележку и свезем его вместе в Винтон. Я думаю, что за ним много всяких делишек накопилось.
— И я так думаю, — подтвердил Петтит, когда повар вздрогнул. — Ну, доброй ночи!
Он пошел домой, а муж с женой, еще раз тщательно осмотрев повара и предупредив его о последствиях всякой попытки к бегству, потушили свечу и ушли спать.
Долгое время бедный повар сидел в какой-то сонной апатии, смутно удивляясь, с какой легкостью он перешел от преступления к преступлению, и обдумывал, какое наказание грозило ему за оба. Сверчок пел на печи, мышка пискнула на полу.
Совершенно обессилевший от усталости и волнения, повар крепко уснул.
Он проснулся внезапно, пытаясь соскочить со стула и попрыгать на одной ноге, чтоб прогнать судорогу. Когда он сообразил, в каком положении находится, он бешено забился, чтобы высвободить сведенную судорогой ногу. Наконец, ему удалось стать на ноги и, как улитка, со стулом на спине, он медленно стал перемещаться по кухне. Сначала он думал, только о судороге, но когда она прошла, у него мелькнула дикая мысль о бегстве. Согнувшись под тяжестью стула, он подошел к двери, и после нескольких попыток ему удалось, наконец, ухватить задвижку зубами и открыть дверь. В течение пяти минут он переместился через весь сад. К счастью, калитка была открыта, и он вышел на дорогу.
Этот путь стоил ему таких усилий, что он уселся снова в свое кресло и стал подсчитывать свои шансы. От страха у него выросли крылья, правда, очень примитивного устройства, и как только он дополз до места, где его никто не мог слышать, он стал спиной к дереву и изо всех сил начал колотить стулом о ствол. Ему удалось отбить таким образом одну заднюю ножку, и когда он снова захотел сесть, пришлось балансировать, как в цирке. До самого рассвета этот несчастный возился со стулом, и первый солнечный луч застал его сидящим посреди дороги, на стуле, конечно. Он проклинал капитана Гиссинга и все связанное с ним. Вдруг он услышал приближающиеся шаги и, не в силах повернуть голову, с трудом встал и оглянулся.
Прохожий сразу остановился, и, изумленно разглядывая необычайную комбинацию из человека и стула, в страхе отступил назад. Издали он, очевидно, принял повара за любителя природы и теперь не мог решить, чудовище ли это, или просто привидение.
— Здорово, товарищ, — уныло сказал повар.
— Здравствуйте. — И прохожий отступил еще дальше.
— Наверно, вам кажется странным, что я так вот сижу, — попытался весело улыбнуться повар.
— Я ничего подобного в жизни не видел — осторожно произнес прохожий.
— Я и не думаю, чтобы вы могли видеть: ведь я — единственный человек в Англии, который может это проделать.
Прохожий заметил, что это весьма вероятно.
— Я это делаю на пари, — сказал повар.
— А-а-а, — обрадовался тот, — на пари! А я-то думал, что вы с ума спятили. Сколько пари-то?
— Пятьдесят фунтов, — ответил повар. — Я прошел так от самого Лондона.
— Господи помилуй! — удивился тот. — Чего только люди не выдумают! И далеко вам еще идти?
— До Оквилля. (Повар где-то слышал это название во время своих странствований.) По крайней мере, я собирался дойти туда, но теперь решил, что это все-таки слишком. Не будете ли вы так добры перерезать эту веревку?
— Нет, нет, — с упреком проговорил прохожий. — Не бросайте теперь пари. Ведь осталось каких-нибудь семнадцать миль.
— Нет, придется бросить, — с грустной улыбкой проговорил повар.
— Не сдавайтесь, — участливо сказал тот. — Подбодритесь немного, и вы сами потом будете смеяться, когда вспомните, как вы чуть не проиграли.
— Разрежьте веревку! — повар весь дрожал от нетерпения. — Я уже заработал сорок фунтов, тем, что дошел сюда. Если вы разрежете веревку, я пришлю вам десять из них.
Прохожий колебался. Врожденная любовь к спорту боролась в нем с жадностью.
— Жена у меня и семья большая, — проговорил он, наконец, вынул складной нож и, поддерживая повара одной рукой, разрезал его путы.
— Благослови тебя бог, друг! — сказал повар, пытаясь выпрямить свою согнутую спину.
— Меня зовут Джек Томпсон, — проговорил его благодетель. — Джек Томпсон из Винчгета. Там вы меня и отыщете.
— Я уж пришлю вам не десять, а двенадцать фунтов, — пообещал благодарный повар. — И стул тоже можете взять себе.
Он горячо пожал прохожему руку и, освобожденный от страшной ноши, быстро пошел по дороге. А его наивный соучастник, взваливший на плечи кресло, встретил по дороге правомочного хозяина этого кресла и выслушал от него несколько довольно резких определений своих умственных способностей.
Не зная, сколько времени придется идти, повар, несмотря на усталость и голод, сразу помчался со всей быстротой, на какую только был способен. Он бежал в течение часа и только тогда решился спросить у встречного пахаря, куда идет дорога, и выклянчил у него маленькую, очень-очень маленькую часть его завтрака. Потом он увидел с холма море и, стараясь не терять из виду этого друга детства, он по нему так пытался отыскать дорогу в Бритльси. В полдень он выпросил в каком-то коттедже остатки еды и с новыми силами двинулся в путь. В десять часов вечера он добрел до Бритльси и тихонько прокрался по набережной на шхуну. На палубе не было ни души, но в кубрике горел свет, и, осторожно заглянув в люк, повар спустился по трапу.
Генри, игравший в поддавки с Сэмом, вздрогнул, поднял голову и опрокинул доску.
— Господи, помилуй! Кукки! — ахнул Сэм. — Где же ты пропадал?
Кок, слабо улыбаясь, махнул рукой в неопределенном направлении.
— Всюду, — устало сказал он.
— Баловался ты, вот что! — строго заметил Сэм.
— Баловался! — выразительно повторил повар. — Б а л о в а л с я!
Он прямо задыхался от избытка чувств и, тщетно пытаясь найти подходящие слова, махнул рукой на Сэма. Затем, не слушая его настойчивых расспросов, он повалился на койку и заснул, как убитый.
ГЛАВА V
"Чайка" снялась с якоря в 4 часа ночи. В половине четвертого повара разбудили, чтобы заставить его помочь. Через четверть часа его снова разбудили, а без десяти четыре стащили с койки и попытались увещеваниями пробудить в нем чувство долга. Повар, не открывая глаз, повалился на койку, как только те отвернулись, и хотя его дважды стаскивали, он в том же сомнамбулическом состоянии брел назад к койке и снова засыпал.
Наконец, он проснулся, когда "Чайка" отошла миль на тридцать от Бритльси и шла под крепким ветром. Штурман любил такой ветер, и лицо его светилось довольством, пока он не заметил сгорбленной фигуры повара, тихонько пробиравшегося на бак.
— Кок, — заревел он, — марш сюда, ленивая скотина! — Где ты пропадал?
— Я был в беде, сэр, — робко ответил повар. — Вы даже не поверите, в какую беду я попал, чтобы сделать шкиперу одолжение.