Выбрать главу

Как-то у Сорокина, кажется, уже после революции, брали подписку о невыезде (он часто давал поводы для таких «административных мер»). Писатель с гордостью заявил:

— Да я четверть века не выезжал из своего дома!

Домоседом он, действительно, был на удивление. До самого года смерти он из Омска выезжал лишь несколько раз к родственникам в Павлодар (бывая при этом не только в городе, но и в окрестных степях).

Человек с воображением может совершить кругосветное путешествие, не выходя за пределы большого порта; одесситы это хорошо знают.

Омск десятых годов был большим портом. У устья тихой Омки пересеклись два великих пути — голубой и черный. По голубому иртышские «товарпары» каждый день с мая по октябрь отправлялись вверх — в Павлодар, Семипалатинск, Усть-Каменогорск, в глубь казахских степей, к китайской границе — и вниз в Тобольск, Тюмень, Тару, в таежные урманы, до тундры, до Обдорска, до ледяной Обской губы. Проворно шлепая плицами колес по упругой, прохладной, отливающей зеленым воде, пароходы тащили в глушь дары цивилизации начала века: сенокосилки и винчестеры, локомобили и гитары, перевязанные пышными бантами, сепараторы и граммофоны с устрашающей величины рогами-трубами, смирновскую водку и шустовский коньяк. В обмен привозили они к омскому устью «дары земли» — мягкие горы драгоценных мехов, тюки выделанных кож, выкопанные из вечной мерзлоты клыки мамонта и бочки алтайского меда, тяжелое желтое масло и тусклую железную руду.

А черный рельсовый путь уже два десятка лет соединял столицы с Тихим океаном. Составы стучали по нему неумолчно. Недавно еще их заполняли серые шинели солдат, которых везли навстречу японским пулям. Потом вдоль великого Сибирского пути заметались огненные флаги восстаний — железнодорожники были передовым отрядом малочисленного еще рабочего класса Сибири… Теперь составы везли в Сибирь по хитрому плану Столыпина переселенцев: если в XIX веке после реформы за Уральский хребет из Европейской России переселились десятки тысяч мужиков, то в годы перед первой мировой войной — полтора миллиона.

Оживлялась культурная жизнь Сибири. В губернских и областных городах замелькали серые тени синематографа. То там, то здесь начинали выходить газеты — «Сибирская жизнь» в Томске, «Жизнь Алтая» в Барнауле, «Приишимье» в Петропавловске, «Сибирь» в Иркутске. Они хотели быть такими, как «настоящие», столичные, они вступали друг с другом в полемику, они отважно критиковали думы и управы за грязь на улицах и малое число ночных фонарей. Они хотели публиковать оригинальные стихи, рассказы и даже романы. Антон Сорокин печатался в некоторых из них.

Омск стремился стать столицей всей Сибири. Или, по крайней мере, Западной. Разумеется, не административной, — ею он и так был, — а духовной.

Здесь построили великолепное по тем временам театральное здание. Здесь была открыта первая в Сибири сельскохозяйственная и торгово-промышленная выставка. Здесь впервые поднялся в сибирское небо и продержался в нем восемь минут на аппарате «Блерио», «снабженном двумя велосипедными колесами», пилот Александр Васильев. Здесь издавалось две газеты — «Омский вестник» и «Степной край» и много лет существовал своеобразный литературный кружок. Феоктист Березовский вспоминал о нем: «Собирались почти ежедневно. Читали новую литературу, свои произведения, обсуждали и спорили. Часто к нам заходили партийные товарищи… Тогда споры переносились в область политических вопросов… Иногда собирались по-семейному — отдохнуть от одуряющей работы и службы. Но и тут часто не могли удержаться от соблазнительного литературного творчества — сочиняли коллективно роман или рассказ».

С начала XX века можно серьезно говорить о зарождении литературы в Сибири.

Конечно, и до этого в среде русских писателей действовало немало уроженцев Сибири — от Николая Полевого до Иннокентия Анненского, — но они и не думали претендовать на какое-то особое место в русской литературе. Иное дело — сибирская литературная молодежь первых десятилетий нового века — Гребенщиков, Новоселов и другие. Они находились под сильным влиянием идей Потанина и Ядринцева, областников, сепаратистов, мечтавших об отделении Сибири от царской России.

И чем более очевидными становились иллюзии о независимой Сибири, чем ниже опускало двадцатое столетие древний Каменный пояс, чем плотнее притягивал к европейскому центру восточные окраины Великий Сибирский путь, тем упрямее и яростнее кричали молодые писатели-областники о самобытности Сибири и сибиряков, об особом пути, предназначенном им историей.