У Сорокина на Лермонтовской появлялись все новые и новые люди. Эксцентричность некоторых из них заставляла Антона Семеновича, обожавшего все необычное, хвастаться ими. Н. И. Анов в очерке «Писателей надо беречь» вспоминает:
«Как-то я пришел к Антону Семеновичу, и он, открывая дверь, сказал загадочным голосом:
— Сейчас я вас познакомлю с Принцессой Грезой, сотрудницей „Женского журнала“. Сейчас сидит у меня.
Писательница, выступавшая под таким псевдонимом, пользовалась огромной популярностью у читательниц. Она получала от них сотни писем. Женщины доверяли ей интимнейшие тайны, обращались за советом. Она охотно давала консультации по всем сердечным вопросам.
Я прошел в комнату, рассчитывая увидеть красавицу с пышной короной золотистых волос. Но вместо принцессы увидел полного лысого господина в очках, с помятым лицом и испорченными зубами.
Впрочем, Антон Сорокин не обманул меня. Лысый господин, журналист Громов, действительно был постоянным сотрудником „Женского журнала“ и подписывал свои статьи только псевдонимом Принцессы Грезы».
Но к этому рассказу нужно добавить, что М. А. Громов, взявший в качестве псевдонима имя ростановской героини, в 1918 году редактировал большевистские газеты и в Омск приехал с мандатом, подписанным А. С. Серафимовичем. После переворота ему пришлось скрываться — колчаковская охранка в два счета поставила бы его к стенке, невзирая на популярность Принцессы Грезы среди российских читательниц.
Уже многие гости Сорокина вступили в Красную гвардию.
К лету восемнадцатого года на территории Советской России был сформирован из военнопленных чехословацкий корпус. Предполагалось, что через Тихий океан и Америку он будет отправлен во Францию, на немецкий фронт.
Чешские и словацкие солдаты в массе политически были мало развиты. В лагерях для военнопленных они дисциплинированно слушали своих офицеров, вбивавших им в головы буржуазно-националистические идеи Массарика и Бенеша. Солдатам говорили, что Советская республика — их смертельный враг, что, заключив с Германией Брестский мир, Советы помешали созданию независимой Чехословакии.
Империалисты Антанты делали на чехословацкий корпус крупную ставку.
Эшелоны корпуса растянулись по железной дороге от Волги до Дальнего Востока. Чехословаки были вооружены. И внезапно они ударили Советской республике в спину. Восток страны был рассечен на десятки сегментов.
Красная Армия только еще начала формироваться. Малообученные и слабовооруженные красногвардейцы не смогли противостоять натиску регулярных войск.
Омские красногвардейцы встретили врага в тридцати километрах к западу от города под станцией Марьяновка. Бой был очень упорным, но, понеся большие потери, Красная Гвардия была вынуждена отступить к городу. После новых боев остатки красногвардейских отрядов под командованием будущего командарма и писателя Р. П. Эйдемана на пароходе «Андрей Первозванный» покинули Омск. В город вошли белочехи.
Память о себе в Сибири они оставили очень нехорошую.
Официально в Омске у власти стояла эсеро-меньшевистская директория, но реальная сила была у монархически настроенного офицерства. Назревала военная диктатура. Тюрьма и лагеря наполнялись опознанными красногвардейцами и коммунистами.
Расстреливали в самом городе пока еще осторожно, понемногу. Осужденных на баржах отправляли в верховья Иртыша. В трюме одной такой баржи смертников плыл в те месяцы мой дед, Яков Павлович Лукьянов. Он был делегатом от неказачьего населения на Всесибирском съезде казачьих депутатов. Чехи и офицеры съезд арестовали. В Усть-Каменогорске бабушка ухитрилась выкупить полуживого мужа у солдат, охранявших баржу.
В Омск приехал бывший командующий Черноморским флотом сорокапятилетний адмирал Александр Васильевич Колчак, почти год скитавшийся по заграницам и обративший на себя благосклонное внимание руководителей Антанты.
Почти одновременно в Омск вернулся Александр Новоселов. В декабре семнадцатого Сибирская областная дума назначила его министром внутренних дел. Никакой реальной власти у «облдумы» не было, в феврале ее окончательно разогнали. «Министры» бежали во Владивосток и Харбин.
В Омск Новоселов вернулся, разочаровавшись в политической деятельности. Георгию Вяткину, навестившему его вскоре после приезда, он говорил: