Как у них
Лицо лазури пышет над лицомНедышащей любимицы реки.Подымется, шелохнется ли сом, –Оглушены. Не слышат. Далеки.
Очам в снопах, как кровлям, тяжело.Как угли, блещут оба очага.Лицо лазури пышет над челомНедышащей подруги в бочагах,Недышащей питомицы осок.
То ветер смех люцерны вдоль высот,Как поцелуй воздушный, пронесет,То, княженикой с топи угощен,Ползет и губы пачкает хвощомИ треплет речку веткой по щеке,То киснет и хмелеет в тростнике.
У окуня ли ёкнут плавники, –Бездонный день – огромен и пунцов.Поднос Шелони – черен и свинцов.Не свесть концов и не поднять руки…
Лицо лазури пышет над лицомНедышащей любимицы реки.
Лето
Тянулось в жажде к хоботкамИ бабочкам и пятнам,Обоим память оботкавМедовым, майным, мятным.
Не ход часов, но звон цеповС восхода до заходаВонзался в воздух сном шипов,Заворожив погоду.
Бывало – нагулявшись всласть,Закат сдавал цикадамИ звездам и деревьям властьНад кухнею и садом.
Не тени, – балки месяц клал,А то бывал в отлучке,И тихо, тихо ночь теклаТрусцой, от тучки к тучке.
Скорей со сна, чем с крыш; скорейЗабывчивый, чем робкий,Топтался дождик у дверей,И пахло винной пробкой.
Так пахла пыль. Так пах бурьян.И, если разобраться,Так пахли прописи дворянО равенстве и братстве.
Вводили земство в волостях,С другими – вы, не так ли?Дни висли, в кислице блестя,И винной пробкой пахли.
Гроза, моментальная навек
А затем прощалось летоС полустанком. Снявши шапку,Сто слепящих фотографийНочью снял на память гром.
Меркла кисть сирени. В этоВремя он, нарвав охапкуМолний, с поля ими трафилОзарить управский дом.
И когда по кровле зданьяРазлилась волна злорадстваИ, как уголь по рисунку,Грянул ливень всем плетнем,
Стал мигать обвал сознанья:Вот, казалось, озарятсяДаже те углы рассудка,Где теперь светло, как днем!
Послесловье
«Любимая, – жуть! Когда любит поэт…»
Любимая, – жуть! Когда любит поэт,Влюбляется бог неприкаянный.И хаос опять выползает на свет,Как во времена ископаемых.
Глаза ему тонны туманов слезят.Он застлан. Он кажется мамонтом.Он вышел из моды. Он знает – нельзя:Прошли времена и – безграмотно.
Он видит, как свадьбы справляют вокруг.Как спаивают, просыпаются.Как общелягушечью эту икруЗовут, обрядив ее, – паюсной.
Как жизнь, как жемчужную шутку Ватто,Умеют обнять табакеркою.И мстят ему, может быть, только за то,Что там, где кривят и коверкают,
Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфортИ трутнями трутся и ползают,Он вашу сестру, как вакханку с амфор,Подымет с земли и использует.
И таянье Андов вольет в поцелуй,И утро в степи, под владычествомПылящихся звезд, когда ночь по селуБелеющим блеяньем тычется.
И всем, чем дышалось оврагам века,Всей тьмой ботанической ризницыПахнёт по тифозной тоске тюфяка,И хаосом зарослей брызнется.
«Давай ронять слова…»
Мой друг, ты спросишь, кто велит,Чтоб жглась юродивого речь?
Давай ронять слова,Как сад – янтарь и цедру,Рассеянно и щедро,Едва, едва, едва.
Не надо толковать,Зачем так церемонноМареной и лимономОбрызнута листва.
Кто иглы заслезилИ хлынул через жердиНа ноты, к этажеркеСквозь шлюзы жалюзи.
Кто коврик за дверьмиРябиной иссурьмил,Рядном сквозных, красивыхТрепещущих курсивов.
Ты спросишь, кто велит,Чтоб август был велик,Кому ничто не мелко,Кто погружен в отделку
Кленового листаИ с дней ЭкклезиастаНе покидал постаЗа теской алебастра?
Ты спросишь, кто велит,Чтоб губы астр и далийСентябрьские страдали?Чтоб мелкий лист ракитС седых кариатидСлетал на сырость плитОсенних госпиталей?
Ты спросишь, кто велит?– Всесильный Бог деталей,Всесильный Бог любви,Ягайлов и Ядвиг.