Держа в руке бокал, вы суженнымЗрачком следили за игройОбмолвок, вившихся за ужином,Но вас не привлекал их рой.
Вы к былям звали собеседника,К волне до вас прошедших дней,Чтобы последнею отцединкойПоследней капли кануть в ней.
Был утренник. Сводило челюсти,И шелест листьев был как бред.Синее оперенья селезняСверкал за Камою рассвет.
И утро шло кровавой банею,Как нефть разлившейся зари,Гасить рожки в кают-компанииИ городские фонари.
Из поэмы
(Два отрывка)
1
Я тоже любил, и дыханьеБессонницы раннею раньюИз парка спускалось в овраг, и впотьмахВыпархивало на архипелаг
Полян, утопавших в лохматом тумане,В полыни и мяте и перепелах.И тут тяжелел обожанья размах,Хмелел, как крыло, обожженное дробью,И бухался в воздух, и падал в ознобе,И располагался росой на полях.
А там и рассвет занимался. До двухНесметного неба мигали богатства,Но вот петухи начинали пугатьсяПотемок и силились скрыть перепуг,Но в глотках рвались холостые фугасы,
И страх фистулой голосил от потуг,И гасли стожары, и, как по заказу,С лицом пучеглазого свечегасаПоказывался на опушке пастух.
Я тоже любил, и она пока ещеЖива, может статься. Время пройдет,И что-то большое, как осень, однажды(Не завтра, быть может, так позже когда-нибудь)Зажжется над жизнью, как зарево, сжалившисьНад чащей. Над глупостью луж, изнывающихПо-жабьи от жажды. Над заячьей дрожьюЛужаек, с ушами ушитых в рогожуЛиствы прошлогодней. Над шумом, похожимНа ложный прибой прожитого. Я тожеЛюбил, и я знаю: как мокрые пожниОт века положены году в подножье,Так каждому сердцу кладется любовьюЗнобящая новость миров в изголовье.
Я тоже любил, и она жива еще.Всё так же, катясь в ту начальную рань,Стоят времена, исчезая за краешкомМгновенья. Всё так же тонка эта грань.
По-прежнему давнее кажется давешним.По-прежнему, схлынувши с лиц очевидцев,Безумствует быль, притворяясь не знающей,Что больше она уж у нас не жилица.И мыслимо это? Так, значит, и впрямьВсю жизнь удаляется, а не длитсяЛюбовь, удивленья мгновенная дань?
2
Я спал. В ту ночь мой дух дежурил.Раздался стук. Зажегся свет.В окно врывалась повесть бури.Раскрыл, как был, – полуодет.
Так тянет снег. Так шепчут хлопья.Так шепелявят рты примет.Там подлинник, здесь – бледность копий.Там все в крови, здесь крови нет.
Там, озаренный, как покойник,С окна блужданьем ночника,Сиренью моет подоконникПродрогший абрис ледника.
И в ночь женевскую, как в косыЮжанки, югом вплетеныОгни рожков и абрикосы,Оркестры, лодки, смех волны.
И, будто вороша каштаны,Совком к жаровням в кучу сгребМужчин – арак, а горожанок –Иллюминованный сироп.
И говор долетает снизу.А сверху, задыхаясь, вязБросает в трепет холст маркизыИ ветки вчерчивает в газ.
Взгляни, как Альпы лихорадит!Как верен дому каждый шаг!О, будь прекрасна, бога ради,О, бога ради, только так.
Когда ж твоя стократ прекраснейУбийственная красотаИ только с ней и до утра с нейТы отчужденьем облита,
То атропин и белладоннуКогда-нибудь в тоску вкропив,И я, как ты, взгляну бездонно,И я, как ты, скажу: терпи.
Марбург
Я вздрагивал. Я загорался и гас.Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, –Но поздно, я сдрейфил, и вот мне – отказ.Как жаль ее слез! Я святого блаженней.
Я вышел на площадь. Я мог быть сочтенВторично родившимся. Каждая малостьЖила и, не ставя меня ни во что,В прощальном значеньи своем подымалась.
Плитняк раскалялся, и улицы лобБыл смугл, и на небо глядел исподлобьяБулыжник, и ветер, как лодочник, гребПо лицам. И всё это были подобья.
Но как бы то ни было, я избегалИх взглядов. Я не замечал их приветствий.Я знать ничего не хотел из богатств.Я вон вырывался, чтоб не разреветься.
Инстинкт прирожденный, старик-подхалим,Был невыносим мне. Он крался бок о бокИ думал: «Ребячья зазноба. За ним,К несчастью, придется присматривать в оба».