«Порою ты, опередив…»
Порою ты, опередивМгновенной вспышкой месяцы,Сродни пожарам чащ и нив,Когда края безлесятся;
Дыши в грядущее, теребьИ жги его – залижетсяОно душой твоей, как степьПожара беглой жижицей.
И от тебя, по самый гробС судьбы твоей преддверияДни, словно стадо антилоп,В испуге топчут прерии.
Pro domo[17]
Налетела тень. Затрепыхалась в тягеСального огарка. И метнулась вонС побелевших губ и от листа бумагиВ меловой распах сыреющих окон.
В час, когда писатель – только вероятье,Бледная догадка бледного огня,В уши душной ночи как не прокричать ей:«Это – час убийства! Где-то ждут меня!»
В час, когда из сада остро тянет тенью,Пьяной, как пространства, мировой, как скокСтепи под седлом, – я весь – на иждивеньеУ огня в колонной воспаленных строк.
Appassionata[18]
От жара струились стручья,От стручьев струился жар,И ночь пронеслась, как из тучиС корнем вырванный шар.
Удушьем свело оболочку,Как змей, трещала ладья,Сегодня ж мне кажется точкойТа ночь в небесах бытия.
Не помню я, был ли я первым,Иль первою были вы –По ней барабанили нервы,Как сетка из бечевы.
Громадой рубцов напружась,От жару грязен и наг,Был одинок, как ужас,Ее восклицательный знак.
Проставленный жизнью по сизойБезводной Сахаре небес,Он плыл, оттянутый книзу,И пел про удельный вес.
Последний день Помпеи
Был вечер, как удар,И был грудною жабойЛесов – багровый шар,Чадивший без послабы.
И день валился с ног,И с ног валился тут же,Где с людом и шинок,Подобранный заблудшей
Трясиной, влекся. ГдеКонцы свели с концами,Плавучесть звезд в водеИ вод в их панораме.
Где, словно спирт, взасосПары болот под паромТянули крепость рос,Разбавленных пожаром.
И был, как паралич,Тот вечер. Был как кризисПоэм о смерти. Притч,Решивших сбыться, близясь.
Сюда! лицом к лицуЗаката, не робея!Сейчас придет к концуПоследний день Помпеи.
«Это мои, это мои…»
Это мои, это мои,Это мои непогоды –Пни и ручьи, блеск колеи,Мокрые стекла и броды,
Ветер в степи, фыркай, храпи,Наотмашь брызжи и фыркай!Что тебе сплин, ропот крапив,Лепет холстины по стирке.
Платья, кипя, лижут до пят,Станы гусей и полотнищРвутся, летят, клонят канат,Плещут в ладони работниц.
Ты и тоску порешь в лоскут,Порешь, не знаешь покрою,Вот они там, вот они тут,Клочьями кочки покроют.
Прощанье
Небо гадливо касалось холма,Осенью произносились проклятья,По ветру время носилось, как с платьяСодранная бурьянами тесьма.
Тучи на горку держали. И шлиПереселеньем народов – на горку.По ветру время носилось оборкойГрязной, худой, затрапезной земли.
Степь, как архангел, трубила в трубу,Ветер горланил протяжно и властно:Степь! Я забыл в обладании гласной,Как согласуют с губою губу.
Вон, наводя и не на воды жуть,Как на лампаду, подул он на речку,Он и пионы, как сальные свечки,Силится полною грудью задуть.
И задувает. И в мрак погрузясь,Тускло хладеют и плещут подкладкойЛистья осин. И, упав на площадку,Свечи с куртин зарываются в грязь.
Стало ли поздно в полях со вчера,Иль до бумажек сгорел наканунеВянувший тысячесвечник петуний, –Тушат. Прощай же. На месяц. Пора.
Муза девятьсот девятого
Слывшая младшею дочерьюГроз, из фамилии ливней,Ты, опыленная дочернаГромом, как крылья крапивниц!
Молния былей пролившихся,Мглистость молившихся мыслей,Давность, ты взрыта излишеством,Ржавчиной блеск твой окислен!
Башни, сшибаясь, набатили,Вены вздымались в галопе.Небо купалося в кратере,Полдень стоял на подкопе.
Луч оловел на посудинах.И, как пески на самуме,Клубы догадок полуденныхРот задыхали безумьем.
~ 78 ~