А я, поверженный, хотел
Лечь у стены,
Безвыходно и тихо,
В проталину,
Где травы не родились
И грязь еще от льда не отошла.
85
Среди домов, придавленных собою,
Вблизи пугливых облаков,
Вне времени,
Он сохранен лишь силой постоянства
И скудостью привычек дня.
Облеплен вороньем,
Белеет слабо,
Беззвучно одинок,
Угрюм для равнодушного,
Чувствителен душе,
Слезою преломленной, —
Ее полету придавая вес,
Он легче, чем дышать.
Он — крылья города,
Подстреленного кем-то.
Он — гость гостей.
«Голые лица» (1969–1970)
86
Хотелось спокойствия, лучше надолго.
Но если ты все же несчастия ждешь,
То знай, что безбожно судьбою оболган.
Предчувствия сея, ты гибель пожнешь.
Сначала холодный, бесстрастный, без страха,
И вдруг — без опоры, щенок в вышине.
И некуда деться, прижаться к стене,
И нет ни свободы, ни утра размаха.
Беспомощно-жадно лови в тишине
Последнюю жалость, спасенье во сне.
Беспутство кошмара в душевном упадке,
В последнем бессилии, в ужасе сладком.
Снедающий, он не пройдет никогда,
Пребудет, пока не истлеет беда.
О, если бы в этом хоть капельку толку…
Ведь издали небо казалось из шелка,
Теперь же с овчинку, и запах бьет в нос.
И что же такого запрятано в нас,
Что ищем напрасно — и в страхе находим?
И пальцами слабо по воздуху водим.
Ты был по влеченью покорен свободе —
Нельзя же сказать происшествиям «нет».
Сперва посторонний — участвуешь вроде,
Позднее ты весь выгораешь в огне.
О, дайте хоть капельку, каплю росы!
Слезинку романтика — сколько их льется?
Тяжелые, словно плоды на весу,
Упав, открывают нам голые лица.
87
У нас, товарищи, дышать не туго.
Как размахнуться, соседа не ударив?
За горизонт закатится душа —
Не отделить нас друг от друга.
Мы лес дремучий, сон зыбучий,
Гуляет ветер меж стволов.
Простор гудит, простор раздавит,
Сожмитесь разом в общей куче!
Простор нам дан для размышленья.
Причудлив след далеких мыслей —
Они прекрасны, в них томленье,
От ног укрылась голова.
Шатайся смело. Ты свидетель.
Тогда завертится планета
И хлопнет парус вдалеке,
А главное, исчезнут эти…
О, низкорослая земля!
От туч до неба, карлик я.
Под галок голое круженье
Своим простором занеси.
88. Станцы
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
Вне времени стихи.
Пускай забыт людьми Державин,
Немного темен и заржавлен —
Его дела не так плохи.
Звучащий царственно и ладно,
Он от презренья льстил царям
И Бога славил беспощадно,
И сам божественно упрям.
Но и его пожрала вечность,
От общей не ушел судьбы.
Сегодня царствует беспечность,
Во рту растут теперь грибы.
Наш век моторов и отбросов
Несется в космос — под откос.
А пес голодный смотрит косо:
«Что толку в людях… разве кость?»
Бог умер в пятницу.
Народ был крайне оживлен,
Носил по улицам большую задницу,
А к ней был орден прикреплен.
Послушай! Здесь был похоронен ты.
Разрыли кладбище дремучим трактором,
И землю мрачной красоты
Раздали бесталанным авторам.
Но худшее, скажи, последнее…
А мне совсем не до него —
Декабрьское, когда-то летнее,
Меня укрыло с головой.
89
Я должен был пройти от А до Z.
Известно это стало из газет.
Но, подождавши, я раздумал,
Глаза слезами чисто вымыл
И поспешил своим путем,
С которым жребий мой сплетен.
Мой путь, конечно, был начертан свыше.
Пониже шебуршили мыши,
Во тьме грызя ночную тишь.
Мой жребий провонял мышами.
Кота теперь не прикотишь…
Зачем? Ведь сказано: мы сами
Сгрызем зубами или без.
А жребий? Это жеребец,
В игре отбившийся от стада,
Не видящий за гривой зада.
Застряла косточка в глазу,
Забыл ты тех, кто есть внизу.
Иди себе, не озираясь,
Доволен ты, себе понравясь.
Победы облако ты зришь,
Самовлюбленный нувориш.