- Ну, спасибо Вам, Иван Сергеевич, - Толстой встал и издевательски поклонился Тургеневу, - теперь нам и пидоры пишут. А то в основном все бляди и бляди.
- Вы, Иван Сергеевич, не только блядун и сверлун, но и скакун, Достоевский, в свою очередь, сразу же поддержал Толстого. - Вы у себя молоденьких мальчиков собираете лет восьми - десяти, потом голыми их укладываете в ряд, а сами по ним скачете. У мальчиков косточки на спинках и на ножках хрустят под Вашим весом, а Вы, Иван Сергеевич, знай себе скачете и этим хрустом наслаждаетесь.
Тургенев растерянно посмотрел на меня. На глазах у него снова появились слезы.
- За что Вы меня так ненавидите, жестокие люди? - Тургенев уже даже не пытался спорить с Толстым и Достоевским. - За что?
- Потому что Россию-то, Иван Сергеевич, душой надо любить, а не жопой, жестко ответил Достоевский, - а Вы Россию так ненавидите, что даже хотя бы жопой ее любить и то не можете. И на Путина Вы надеетесь все потому же: Россию Вы не любите. Вы надеетесь, что Путин Вас научит Россию любить, а Вас никто этому не научит, пока Вы сами не научитесь. И не смотрите на Игоря Геннадиевича растерянно, а на нас с Львом Николаевичем виновато. В Христа надо верить, а не в Путина. А Вы в Христа не верите, поэтому Вам и на Путина надеяться бесполезно, - как всегда, коряво, но горячо закончил Достоевский.
- Федор Михайлович, - вступил Толстой, - на Путина надеяться невозможно: Путин - откровенно промежуточная фигура.
- Тем, кто верит в Христа, невозможно, а таким, как Иван Сергеевич, все возможно, - не согласился Достоевский.
- Для Ивана Сергеевича возможно, - не стал спорить Толстой. - Ведь Иван Сергеевич - плывун. Иван Сергеевич в публичном доме в бассейне поплавать любит. Иван Сергеевич в публичном доме залезает в бассейн и плывет там, изображая собаку вроде его ебаной Муму, и называть себя велит Тузиком. Иван Сергеевич даже гавкает и руками в этот момент в воде дергает как собака. Иван Сергеевич постепенно возбуждается. А все бляди стоят вокруг и кричат; "Ой, Тузик плывет! Как бы не утонул!" Иван Сергеевич начинает испытывать наслаждение. Потом Иван Сергеевич делает вид, что тонет, а бляди бегают вокруг и кричат: "Спасите Тузика! Тузик тонет!" У Ивана Сергеевича наступает оргазм. Бляди ныряют в бассейн, вытаскивают Ивана Сергеевича, делают ему искусственное дыхание хуя и кричат: "Спасли Тузика! Живой Тузик!" У Ивана Сергеевича снова наступает оргазм. Вы, Иван Сергеевич, лучше в бассейне Тузиком плавайте, а о любви к России даже и не мечтайте! И без Вас, Тузик, слава Богу, есть еще кому ее любить!
Тургенев заплакал.
- Вы, Лев Николаевич, сами Россию не любите и в Христа не верите, - сквозь слезы почти по слогам сказал Тургенев. - Вас даже и от церкви отлучили!
- Когда Льва Николаевича от церкви отлучили, Вас, Иван Сергеевич, уже давно на свете не было, - сразу же заступился за Толстого Достоевский. - А Вы, Иван Сергеевич, еще и нюхач. Вы в публичном доме не только Тузиком плаваете, но там же и кокаин нюхаюте. Вы, когда там из бассейна вылезаете, то у бляди на ляжках порцию кокаина раскладываете и нюхаете, - Достоевский презрительно сжал губы. - Это же надо так не любить Россию и так не верить в Христа, чтобы в публичном доме не только Тузиком плавать, но и с блядиных ляжек кокаин нюхать! - горестно закончил Достоевский.
- Я очень редко, когда нюхаю, - еле слышно прошептал Тургенев. - Я больше так не буду! - плача навзрыд, пообещал он.
Достоевский безнадежно махнул рукой. Тургенев затих.
- А Лев Николаевич тоже нюхает, - неожиданно оживился Тургенев.
- А я не знал, Лев Николаевич, что и Вы нюхач, - удивился Достоевский, - я думал, что это только один Иван Сергеевич у нас нюхач.
- А я не нюхач, - благодушно возразил Толстой. - я практически никогда не нюхаю. Иван Сергеевич потому нюхает, и часто нюхает, что в Христа не верит и Россию не любит, а мне иногда только нужно немного совсем понюхать, чтобы еще больше любить Россию и еще крепче верить в Христа.
Больше вопросов и реплик на сайт не приходило. Тем более что все, кто интересуется литературой, уже все написали. Бляди написали. Пидоры написали. Инвалиды детства написали. А больше в России сегодня все равно никто литературой не интересуется. А если интересуется, то общаться с русскими писателями стесняется или боится. Даже через Интернет. Тем более что русские писатели сами всего стесняются или боятся. В том числе и общения через Интернет.
Первым ушел заплаканный Тургенев.
- Помните, Иван Сергеевич, - крикнул ему вслед Достоевский, - не жопой надо любить Россию, а душой! Душой!
Достоевский и Толстой ушли вместе, но расстались, не попрощавшись.
Мне Достоевский понравился. И Толстой понравился тоже. Что бы про них ни писали и чтобы они сами ни писали, - они довольно симпатичные люди. С ними можно иметь дело. С ними вполне можно некоторое время находиться рядом. У них, конечно, есть заебы, - но допустимые. Конечно, они ни хуя не соображают и тут уже ничего не исправишь, - но это, если привыкнуть, совсем не страшно. Это не главное. А вот Тургенева пригласили зря. Тургенев не подошел даже просто для контраста.
Русский долг
Во время алкоголизма страшнее всего то, что начинает расти хвост костистый, настоящий, с пупырышками и шерсткой.
Я не пил. Со мной можно делать что угодно и ебать за все остальное - но только не за это: ведь я не пил. Из моих ровесников уже откачивали алкоголь как воду - помпой, а я все не пил. Ровесники давно читали правила жизни на страницах наркологических диспансеров, а я как не пил так и не пил.
Можно ли жить в России и не пить? Можно. Отчего же нельзя? Вполне. Но только это будет не жизнь и не Россия.
А я все не пил.
Жизнь, между прочим, дается человеку, тем более в России, только один раз, да и в этот раз напрасно - поскольку осложняется темным, страшным, выходящим за все онтологические пределы алкоголизмом.
А я все равно не пил. Ты меня режь по живому, ты отними у меня любимую книгу, ты вырви у меня единственный хуй с корнем - но я не пил.
В человеке тем не менее все должно быть прекрасно. Но ведь все в человеке прекрасно быть не может. А если даже и может, то это будет не человек, а козел какой-то! Да и алкоголизм в человеке прекрасным быть не может при любом раскладе.
А я продолжал не пить.
Так дальше оставаться не могло.
Жаль, что люди не птицы. Тогда бы они меньше пили - птица, даже самая звонкая, много выпить не может по определению. Но слава Богу, что люди не лошади - тогда бы они пили значительно больше, чем если бы они были птицы.
Но я, мужественный, все не пил.
Человека губит женщина; человек во многом начинает пить из-за нее! Но я не начинал пить даже из-за женщины.
Пытались меня споить и коллеги. "Ты русский писатель, - сказали они, - мы - русские писатели. Надежда есть? Нет. Выпьем". Ошарашенный таким крутым аргументом, я покачнулся, но все равно удержался от алкоголизма как такового. Но стал относиться к нему лояльнее и присматриваясь. И присмотрелся!
Алкоголизм налагает на русского человека целый ряд особенностей. Если западный человек срет, то он всего лишь срет, вытирается, озирается - и все. Больше здесь делать нечего. Если же русский человек срет, то он словно бы готовит закуску к предстоящему алкоголизму. Поэтому русскому человеку достаточно сложно расставаться со своим дерьмом. Когда западный человек ссыт, то он всего лишь ссыт, обмахивает края унитаза от легких капелек мочи и уходит дальше в новую светлую жизнь. Русский же человек ссыт, как будто наливает в стакан невидимому собеседнику.
Пьют в России по двум причинам: оттого, что все, блядь, давно ясно и потому, что ничего ни хуя до сих пор не понятно.