— А где ты возьмешь деньги на билет? — вдруг забеспокоился я.
— В реке, — таинственно прошептал Пранас.
— Деньги… в реке… Ты их там спрятал?..
— Твоя бабушка покупала у моего деда рыбу?
— Покупала.
— Деньги платила?
— Платила.
— Теперь ты понял?
— Нет, — искренне сказал я.
— У меня три килограмма рыбы в садке.
— Вот оно что!
— Два леща… щука… усач и подузда… Отнесу вечером к аптекарю и получу на билет в город.
— А посылка?
— Что посылка?
— Посылка с тобой едет или с нами?
— С вами. Если она поедет со мной, мать сразу и догадается.
— А она туда свинины не положила?
— Конечно, положила. Отец очень ее любит.
— Мамку твою?
— И мамку и свинину.
— Свинину мы не повезем. Наш бог не разрешает.
— А почему?
— Черт его знает.
Бабушка изредка посылала меня в аптеку за каплями не то для сердца, не то для печени, а может для того и другого. Принимала их бабушка неаккуратно, иногда совсем забывала о них, но всегда помнила про свои недуги. Господин аптекарь, который спал на перине из бабушкиного пуха, то есть не из бабушкиного, а из гусиного, относился к ней с почтением и всегда на пасху заказывал у нее гуся, терпеливо выслушивал ее бесконечные жалобы на слабое здоровье, хотя сам здоровяком не был, и брал у нее за капли на пять центов меньше, чем у других.
Нигде в местечке так благовонно не пахло, как в аптеке. Здесь жили какие-то особые запахи, терпкие и пряные, как там, за облаками, в райских кущах, о которых столько рассказывала бабушка. Она говорила о них с таким восторгом, словно служила в тех кущах садовницей и приехала в местечко ненадолго, на побывку.
…Когда я вошел в аптеку, господин аптекарь открыл прищуренные глаза и даже не шелохнулся.
— Здравствуйте, господин аптекарь!
— Здравствуйте, господин Даниил!
Он всех называл господами, даже нищего Иакова.
— Я слышал, вы едете с бабушкой в город, — пришел мне на помощь сам аптекарь. — В тюрьму.
— Едем, господин аптекарь.
— Поезжайте, поезжайте, господин Даниил!
В словах аптекаря не было ни одобрения, ни хулы.
— Наши тюрьмы, конечно, ни в какое сравнение не идут с заграничными, — сказал аптекарь. — Взять, например, Тауэр или Бастилию…
— Господин аптекарь, — судорожно глотая слова, начал я. — Вам случайно рыба не нужна?
— Какая рыба?
— Два леща… щука… усачи…
— Ваша бабушка, господин Даниил, стала торговать рыбой?
— Нет, нет.
— Хотя в рыбных продуктах очень много полезного для организма, особенно для мозга — фосфора, тем не менее я за соблюдение меры. Мы позавчера уже рыбу ели. Спасибо.
В дверях я чуть не столкнулся с нашим полицейским. Порядок был без униформы. Старенький пиджак висел на нем мешковато, словно был с чужого плеча, а может, так оно и было.
— Худо, господин аптекарь, худо, — услышал я его совсем не полицейский голос.
Кому было худо, я не успел разобраться: аптекарь прикрыл за полицейским дверь.
— Ну? — грустно спросил Пранас, дожидавшийся меня на улице.
— Они, оказывается, уже позавчера ели рыбу.
В руке Пранаса о стенки садка билась щука. Она всю дорогу металась, и Пранас даже вытащил ее и дважды пристукнул булыжником. Но щука была на редкость живучая.
— К госпоже офицерше сам зайдешь, — пожалел я щуку. Я вообще жалел все живое: собак, кошек, рыб и особенно гусей. Когда бабушка приносила от резника еще кровоточащего гуся или гусыню, какая-то картофелина застревала у меня в горле, и я никак не мог ее проглотить.
Господин офицер жил в двухэтажном доме, напротив костела. Мы вошли с Пранасом в калитку и увидели их прислугу, рябую Казе, поливавшую из лейки цветы.
— Вам чего? — поставив лейку, спросила Казе. Бока у нее были толстые, как мешки на мельнице.
— Мы рыбу принесли. Госпожа офицерша дома? — выступил вперед Пранас.
— Уехала на крестины. Племянник у нее родился. В Сейрияй, — Казе откинула мужской рукой сползшие на глаза волосы.
— А господин офицер? — все еще не теряя надежды, осведомился Пранас.
— На маневрах.
— Где, где?
— На маневрах. Понятно?
— Непонятно, — сознался Пранас.
— Маневры — это война. Только без крови. Может, твою рыбу господин аптекарь возьмет или господин лавочник. Евреи без рыбы жить не могут.
— Неправда! — сказал я. — Мы евреи и живем без рыбы.