«Как давно здесь не было исцелений, не слышно радостного смеха, не видно радостных лиц, — уныло подумал пастор, взяв авторучку и нервно щёлкая ею. «Надо молиться, надо взять пост, надо вспомнить, с чего всё начиналось».
Зазвонил мобильный телефон.
— Дорогой, ты уже едешь? — спросила жена.
— Да, сейчас выхожу, не безпокойся.
Закрыв дверь в кабинет на ключ, осмотрев зал для служений, коридор, Максим Васильевич вышел на улицу, попрощавшись с вахтёром. Заведя машину, он быстро поехал домой.
…А в это время Алексей Абрамин обедал с матерью у неё дома — в квартире, куда он любил приезжать, пока был жив дедушка. Мать радостно смотрела на сына, добавляя ему то одного вкусненького, то другого. Она, конечно, знала уже, что сын теперь живёт без почки, что у него особая диета, поэтому учла всё это в приготовлении праздничного обеда. Она всегда так называла их совместные трапезы. Сына действительно не было у неё дома около трех лет. Последний раз он приезжал к ней, чтобы сообщить о своём решении поступить в Семинарию и постараться её закончить. Мать тогда удивилась, но изобразив улыбку на лице, поддержала его решение.
Впоследствии, приезжая в гости к внуку, она слышала от сына странные вопросы и удивительные для неё слова. Она никогда не задумывалась о том, о чём стал говорить с нею сын, закончивший курс «Христианское служение» в Семинарии и пожелавший учиться дальше. Сын вообще стал какой-то странный, поэтому-то она и решали сама поступить в Семинарию и присмотреться к преподавателям, студентам. В своей жизни ей многое удавалось понимать не столько умом, сколько интуитивно. Только на лекциях Вениамина Леонидовича она впервые услышала о том, что интуиция и есть дух человека. В свои шестьдесят три года Антонина Петровна вообще очень многое узнала в Семинарии впервые.
— Сынок, ну, вообще: как твоё самочувствие, что говорят врачи? — начала расспросы мать, когда они перешли из кухни в комнату.
— А какие врачи? Я ведь в больницу не хожу. Только — к терапевту. Да, и то два раза после больницы был у него. Ну, что он мне скажет, чего бы я еще не знал? Ничего.
— Ой, сынок! Ну, ужель врачи не надо нам? Они учились, знают эту грамоту о здоровье.
— Ох, мам! Если бы знали, то сказали бы мне заранее. А так ведь: у меня поясница болела, я обследовался — ты знаешь, но ничего не находили. И вот — на тебе…
— Ну, главное, нет теперь угрозы жизни. Я так благодарю Бога!
— Мам, правильно: благодари всегда! И несмотря ни на что!
— Как несмотря ни на что? За плохое как благодарить?
— Плохого для верующих не бывает. Всё — ко благу.
— Вон жена и сын у тебя — неверующие. Это что ли — ко благу?
— Ко благу, мам, ко благу. Я это тоже раньше не понимал, сердился на Бога… А ведь это Ему надо было на меня сердиться. Мёртвый я был для Него, понимаешь? Грешником — в общем. А в слове написано: вопиют грешники к Богу, а Он отвернул от них лицо, чтобы не слышать их. Так-то… Но я это тогда не понимал.
— Но кто ж тебе сказал об этом?
— Сам Бог мне сказал!
— Когда же? Через пастора Валеру — что ли?
— Да, нет. Через него, наоборот, много обольщений было мне. А я-то чувствовал, что я не таков, как другие. Не было у меня их чувств, мыслей, радости. Я много раз на студентов в Семинарии смотрел. И много слушал тех, кто что-то свидетельствовал. А у меня не было ничего этого. Только пустота и ощущение, что я — лжец. И потом — на втором курсе мне стал часто один сон сниться: будто я лечу в пропасть, кричу, зову тебя, и просыпаюсь в ужасе. И лежу в постели, не могу уснуть, боюсь, что усну и упаду до конца туда, и никто не поднимет, не вытащит меня оттуда. Потом я стал ложиться спать и внушать себе, что к Богу буду кричать. Но во сне я, бывало, опять падал, кричал к Богу, и всё равно падал, пока не просыпался. И этот страх у меня начался. Я стал думать, что я виновен перед Богом за то, что мало молюсь за жену, сына. Стал больше молиться, но все равно было чувство пустоты.