3. Ненависть.
Заболела Клавдия Захаровна, которая в свои шестьдесят выглядела на девяносто, в прошлом году. Слегла сразу. Хотя трудно было сказать, насколько старухе плохо на самом деле, а насколько она притворяется.
Свекровь стала жутко капризной, невестку гоняла нещадно, срывала злость и боль на ней: чай не горяч, слишком горяч, не сладок, переслащен, куда ты целый стакан, дура чертова, жалко тебе лишнюю каплю налить умирающей, змеюка подколодная!
Она истерично настояла, чтобы невестка взяла на работе без содержания и села возле нее, как в тюремную клетку.
Год до смерти свекрови показался Полине адом. Каждый день, каждый час, когда Клавдия Захаровна не спала, она словесно, придирками, даже мыслями ненавидела невестку. Полина стиснула зубы, мысленно поставила стекло между собой и больной, глотала новопассит пузырьками, залезла в долги и кредиты, но слова плохого Клавдии Захаровне не сказала ни разу.
Свекровь почти сразу переехала в квартиру молодых, заняла зал, чтобы быть на виду и самой видеть всё, требовала, чтобы ни одна дверь не закрывалась, даже в туалет.
Любвеобильному Родиону было, похоже, безразлично, что его мамка прекрасно слышит копошение и стоны любовников. Он не реагировал даже на громкий кашель Клавдии Захаровны, постоянно показывающей, что она не спит, и очень-очень недовольна. Видимо, подгадывая момент, когда Полина приближалась к пику интимного удовольствия, она издыхающим, но отчетливым голосом требовала от невестки подогретого молока с медом, да поскорее, или она жаждет, чтобы ее мама вот так умерла? Затем шли привычные уже разборки, что молоко холодное/горячее, меда мало/много, и вообще, она не спит, потому что на улице трахаются какие-то мерзкие кошки, с которых хорошо бы шкурку живьем… да не спеша, не спеша…
Родион же не испытывал ни капли неудобств, продолжал с прерванного места, словно замирал в своем возбуждении, уходил в спящий режим, а по возвращению супруги снова включался. Но Полина уже никакого кайфа не испытывала и сталась даже не скрипеть.
И вот – последний вздох, последние слова умирающей. Пусть жуткие, но последние же, правда?
На похоронах, которые проходили в деревне, было всего человек пять. Клавдию Захаровну в деревне ненавидел каждый. Впрочем, как и та ненавидела всех односельчан, кроме сына. Ее считали ведьмой, шептались, что она якшалась по молодости с самим Дьяволом, а зачала Родьку, когда на неделю пропала в Семеновской чаще, куда ходили только заезжие охотники. Уже в пересудах тогда радовались – сгинула чертовка, ведьма! Ан нет – та неожиданно вышла из чащи, без единой тряпочки на теле, покрытая грязью и еще чем-то мерзким.
А через девять месяцев родила Родиона.
Плакал на похоронах лишь сын. Да и то беззвучно, лишь слезы стекали по его щекам. Полина, местный поп и два копача равнодушно смотрели в сырую черноту глубокой прямоугольной ямы, куда опускали деревянный гроб, неохотно и наспех сколоченный местным плотником.
Бросили по кому земли и разошлись. Крест и венок от Полины на могиле Клавдии Захаровны размещали уже хмурые крестящиеся копачи.
Можно было возвращаться домой, в свою пустую квартиру.
Полина могла наконец-то вздохнуть с облегчением.
Однако, как оказалось, радовалась она рано.
Все только начиналось.
4. Удивление.
Родион, как ни удивительно, печалился по умершей матери недолго. Не прошло и девяти дней с момента захоронения Клавдии Захаровны, как он вновь вовсю улыбался своей глуповатой, но шикарной улыбкой, и без стеснения рассказывал, как познакомился с очередной поклонницей и какие новые комплименты получил.
А на девятый день…
Родион с утра ушел в церковь, заказывать панихиду. Полина попросилась не ходить с ним, сославшись на женское недомогание. Она была атеисткой, в церквях бывать не любила, религию считала государственной сектой со странными целями.
Когда супруг ушел (а он собирался заказать службу в пяти храмах), Поля еще повалялась в кровати. Это было для нее все еще непривычно: бездельничать, не нервничать, не ждать ненависти в глаза, не слышать мерзкого, навеки впившегося в мозг низкого голоса свекрови.
Полина лениво встала, включила телевизор, в котором шел концерт со старыми песнями о главном, прошлась по квартире, остановилась перед наконец-то собранным диваном в зале, на котором провела последние дни ненавистная женщина, и на котором теперь красовалось радостно-цветастое покрывало.