— Что же все-таки есть искусство, черт возьми? Где мы — в театре или в жизни? В царстве Берендея или на профсоюзной конференции? Пьем волшебный напиток иллюзий или выполняем производственный план? Есть же границы! Есть, наконец…
Что именно еще «есть, наконец», Гриша Прыголетов определить затруднился, вовсе вышел из себя и решил вмешаться.
…Все ходы и выходы в театре Гриша отлично знал и беспрепятственно прошел, поздоровавшись с вахтером, через служебный вход прямо в зал. Здесь царствовала почти полная темнота, но сцена была освещена хорошо. Там сидело на скамьях у покрытого зеленым сукном стола человек пятнадцать. В некоторых Прыголетов узнал известных в городе артистов.
Выступал молодой парень в рабочей спецовке.
— Я никакой не склочник! — страстно говорил он. — Но есть понятие о справедливости. Оно в данном случае грубо нарушено. Терпеть это — значит потворствовать силам мрака и зла…
— Под Шекспира заседание выдают! — пробормотал Прыголетов. — Посижу немножко, а потом пойду потолкую с главным режиссером.
Между тем парень в спецовке продолжал свою речь, и хотя Гриша пропустил объяснение сути дела, горячность молодого рабочего ему нравилась. Видно было, что парень переживает по-настоящему.
— Правильно излагает! — хорошо поставленным баритоном поддержал его заслуженный артист Колмогоров.
Корреспондент удивился всегдашнему умению Колмогорова быть предельно естественным.
— Бабушка надвое сказала! — пискляво возразил артист, фамилию которого Прыголетов никак не мог вспомнить, — то ли Шерстобитов, то ли Волконогов. Он еще в «Ревизоре» всегда Бобчинского играл. Или Добчинского.
«Этот, как обычно, переигрывает», — только успел подумать корреспондент, как вдруг раздался сильный грохот. В глубине сцены он разглядел уборщицу, стучавшую шваброй в пустое ведро. Это, несомненно, была режиссерская находка: когда звучали слова в поддержку главного героя, уборщица вела себя скромно, а если кто-то выступал против, она демонстративно шумела.
— Потрясательно, — пробормотал Прыголетов. — По сути дела, старушенция выполняет роль греческого хора!
Он не заметил, как увлекся действием. Борьба за справедливость, возглавляемая парнем в комбинезоне, стала ему небезразличной. Он остро переживал каждую реплику, и, когда в итоге прений в защиту истины поднялся лес рук, корреспондент с трудом поборол желание зааплодировать.
В задумчивости, на ходу меняя убеждения, возвращался он к себе в редакцию…
Вскоре в газете появилась полемическая статья «Ответ снобам», где, отталкиваясь от репетиции пьесы «Повестка дня», Прыголетов выступал поборником теснейшей связи искусства с жизнью. Он с запальчивостью отвечал неким снобам, что пресловутый лозунг искусства для искусства давно и решительно нами осужден. Он смеялся над устаревшими взглядами отдельных троглодитов и обнаруживал живую связь между спектаклями «Лебединое озеро» и «Повестка дня».
Статья убеждала. Она вызвала широкий отклик и да редакционной летучке была отмечена как лучшая.
Только главный режиссер театра, позвонив на следующий день Прыголетову и выразив благодарность за интересную статью и доброе отношение к театру, спросил:
— Но почему вы пишете о репетиции «Повестки дня»? Ведь автор еще даже не передал нам текста.
— Как? — похолодел корреспондент. — Я был в театре в минувший вторник.
— Во вторник? — переспросил главный режиссер. — Во вторник у нас заседала комиссия по трудовым спорам при месткоме.
Зильберенко, этот книголюб
Слава Зильберенко — страстный любитель книг. Он без них просто жить не может. Все его разговоры — о книгах, и дома у него книжные шкафы, полки и стеллажи — главная мебель.
В охоте за книжной новинкой Слава неутомим. Именно он впервые в покупательской практике нашего города применил раскладушку во время ночного бдения у магазина «Подписные издания», когда распространился слух о полном собрании сочинений Сименона. Очередь он занял в одиннадцать часов вечера накануне, вернее даже не занял ее, а образовал, ибо он был первым, а занимали уже за ним все остальные, такие же энтузиасты. Так они прокукарекали всю ночь (Зильберенко — на раскладушке), и это уже второй вопрос, что слух оказался ложным и никакого полного Сименона нет и быть не может, но, как видите, самопожертвование ради книги было проявлено полностью.