Кошмар! Я что же — ещё и онемел?! Точно — парализовало! Как Хокинга какого…
Она между тем подходит поближе, обходит вокруг меня. Трогает руками ремни — явно проверяя, хорошо ли они меня удерживают. Затем смотрит и на капельницы. Одну, в которой жидкость почти закончилась, отключает, и увозит в угол. После чего просто…
Выходит! Даже не оглянувшись! Да что же это за свинство!
Ну и ладно: попробую, пока про меня забыли, или игнорируют, разобраться в себе, и своих ощущениях. Может, что-то, или кто-то меня и мои силы блокирует, и нужно только от него как-то избавиться? Эй, напарник! Ты мне нужен, как никогда! Но…
Отклика нет.
Куда же он делся?! Неужели погиб?! Это очень плохо. Ведь теперь мне придётся всё делать самому. Не надеясь на его звериные инстинкты и способности. Вот же свинство. Потому что не совсем хорошо: одному-то…
Но «восстановительный процесс» нужно начинать!
Ну-ка, ноги. И руки. Чёрта с два: не слушаются. Ну, ничего, похоже, время у меня ещё будет. Для самоанализа и тренировок.
Однако я рано радовался: не проходит и трёх минут, как дверь снова открывается, и входят двое. В немецкой военной форме!!!
И одного я сразу узнаю: Ханс!
Всё становится понятней: я — на нацистской базе, подо льдами Антарктиды! Ведь Ханс здесь — начальник! (А, собственно, куда ещё он мог бы меня привезти, как не «домой»?!) Но что же со мной случилось?! И почему меня… Парализовало?
Взгляд Ханса только совсем уж наивный балбес посчитал бы тёплым.
Зато второй, невысокий и кругленький, мужчина, которому явно за шестьдесят, смотрит на меня с нескрываемым интересом. Лицо у него гладко выбрито, и своё пенсне он с носа не снимает, предпочитая смотреть на меня поверх него — явно дальнозоркий.
Ханс что-то говорит по-немецки. Тон весьма сердитый. Или это мне с непривычки так кажется — до этого-то я не заморачивался с ним разговаривать, а приказывал, что мне было надо, передавая прямо ему в мозг! Не ожидая от него ответов.
Круглый мужчина на плохом английском переводит:
— Если ви понимайт меня, и в состояние отвечать, ви моргайт один раз.
Я так и делаю.
Толстячок приподнимает брови: доволен. Но он продолжает:
— Гут. Теперь ви запомнит: один раз — «да», два — «нет». Ви понимайт?
Моргаю: «да».
Толстячок оборачивается к Хансу, который стоит, буравя меня взглядом, словно я — жук какой под стеклом в музее энтомологии, и только переваливается с носка на пятку. Поскрипывая при этом чёрными отлично начищенными сапогами. Толстячок что-то говорит Хансу. На немецком. Очевидно, сообщая, что я к «разговору» готов.
Ханс что-то говорит. Фраза довольно длинная. Толстячок хмурится:
— Ви долго время быть в кома. — ладно, не буду вас мучить, а сразу буду пересказывать нормальным человеческим языком, что услышал, — Вас ударили по затылку куском стальной трубы. А затем вам в сердце вонзили острую отвёртку. После чего отвёртку вынули, и вонзили в затылок. Туда, где из-за первого удара образовался пролом в черепе. Скорее всего именно поэтому вас и парализовало. Да и вообще: то, что нашим врачам удалось спасти вас после таких травм, просто — чудо! Операция на сердце шла шесть часов! Осколки черепа из пролома извлекали ещё час. И пролом пришлось заделать стальной пластиной. Но вы выжили. И даже очнулись спустя всего трое суток.
Вероятно, вы очень хотите жить!
Моргаю: «да»!
Ханс продолжает говорить на немецком. Толстячок переводит:
— Как вы уже наверняка догадались, все эти травмы и удары вам нанесла ваша супруга. (Вероятно, не зная, кем была мне Ундред, Ханс так её называл. Ну, или толстячок просто не знал слова «сожительница».) И если бы я не очнулся вдруг от транса, и не удержал её руку, она пробила бы вам виски, и выбила бы вам отвёрткой и глаза! К сожалению, после того, как я отобрал отвёртку у этой странной женщины, она вырвалась. Она намного сильнее обычного человека — ну, это вы знаете. Она сбежала из ангара. Захлопнула его внутренний люк. И начала выкачивать воздух. Мне пришлось быстро затащить вас в тарелку, и задраить её люк.
А когда открылась внешняя створка — я быстро улетел.
Ваша супруга в нас стреляла. Из противометеоритных пушек. И нам сказочно повезло, что она плохо умела целиться.
Похоже, в моих глазах отражается… Много чего!
Потому что Ханс криво ухмыляется:
— Вам, однако, не следует думать, что вам сильно повезло.
Потому что я прекрасно помню, и понимаю, как вы меня использовали! Словно раба! Не спрашивая моего разрешения, и мнения, хочу ли я делать то или это!
И теперь, разумеется, я отыграюсь!