Но эффект моих «стараний» сказался! Результат сразу показал мне, что я на верном пути: к концу этого часа я уже мог двигать кончиками пальцев рук! Ну, вернее, только первыми их фалангами, и только на доли миллиметра, но видно мне было это движение, когда скашивал, как мог, глаза, очень отчётливо! (Как не вспомнить «Убить Билла»!) Да и под затылком ощущал я — мокро!
Значит, выходит из меня постепенно отмершая и повреждённая ткань. И зарастают пробоины. И обретаются мои бывшие сверхспособности!
Потому что уже смог я мысленно приподнять краешек простыни!!!
Но на большее пока не решился: это усилие отдалось противной ноющей болью в глубине черепной коробки — ближе к затылку. Значит, пока — отставить!
Не страшно, что простыня шевелится лишь чуть-чуть. Шевелится же!
Не буду пока перенапрягаться, и сосредоточусь на — как раз затылочной части черепа. Выведу оттуда всё, что отмерло. И повреждено. Но — только когда отдохну!
Потому что заметил у себя одышку: устал от, пусть мысленных, но — усилий…
Очнулся не знаю через сколько часов — разбудили потому что.
Входит снова моя престарелая медсестра, и с ней давешний доктор.
Доктор снова пытается меня ощупать, и заставить какой-нибудь частью тела подвигать. Ага, не такой я идиот, чтоб выдавать себя! Но глазами старался показать, что и правда — стараюсь. И напрягаюсь.
Длилось, впрочем, это недолго: пару минут. Потому что явно не верит и сам доктор, что я уже очухался, и могу двигаться. А потом за меня взялась медсестра. Воткнула мне в иглу, так и закреплённую в вене, очередную трубку. Думаю, с каким-то питательным раствором. Потому что не прошло и пяти минут, как почувствовал я себя куда бодрее. Но виду, понятное дело, не подал. А ведь толстячок, так и впившийся глазами мне в лицо, расспрашивал как раз об этом:
— Ви чувствовать больше сила? Вам есть лючше?
Фиг тебе, приспешник нацистов: моргаю каждый раз — два раза. Взгляд делаю совсем уж страдальческий. Пусть-ка испытывают ко мне презрение или жалость. Но — не страх! Я ведь не знаю даже приблизительно, сколько уйдёт на полное восстановление!
Наконец через ещё минут десять они опустевшую капельницу отключили, и удалились. Доктор пофыркивая, и снова подпрыгивая, медсестра — молча. Вот уж она — достойный выкормыш «гитлерюгенда» — смотрит на меня всегда как на врага…
Раз уж разбудили и «накормили», самое время продолжить мои упражнения.
Оглядываюсь теперь внимательней: нет, всё верно. Видеокамерами моя каморка не оснащена. Да и правильно: зачем они нужны нацистам на собственной же базе?! Хотя…
Нет, они могли бы, конечно, следить за своими же. Но, похоже, до сих пор сомнений в лояльности больных подчинённых у Ханса не возникало. Ну, или он просто не хотел заморачиваться с добычей на «большой земле», и установкой всего этого хозяйства.
Мне это на руку. Своих действий и начавшихся (!) движений тела уже не скрываю. А про то, что с меня при этом сошло семь потов, рассказывать неинтересно: важен только конечный результат! Ну так он вполне ощутим: могу поднимать и опускать целый стул (!) который обнаружил в углу, и двигать руками и ногами. Ну, точнее — пальцами. А вот головой пока — нет. Она словно слилась с шеей, и пока не желает шевелиться. И напарник, как я было в глубине души надеялся, не появляется.
Пожертвовал собой, значит, ради меня…
Ну, ничего: уж я отомщу за него этой дряни!
Да и Хансу — за угрозы, гонор и спесь. А ещё — не бывать «сверхчеловеком» чёртову немцу. Это — только для избранных. Англосаксов!
Но всему своё время.
Спустя пару часов, которые показались мне вечностью, решаю я снова угомониться. Тем более, что и весь «питательный» раствор, которым меня напичкали, кажется, израсходовал: слабость наваливается…
А уж затрахался — и не говорите!
Спал на этот раз явно подольше: ощущаю, как силы почти восстановились. Ну, вернее они почти восстановились до того состояния, что было после питательной капельницы. А может?..
И точно: вижу, что штатив со знакомой бутылочкой чуть сдвинут. Значит, пока я спал, вкатили мне ещё питательной жидкости. Может, глюкозу? С чем-то.
Не важно. А важно то, что можно снова «работать над собой»!
Вот и занимаюсь. Пока не оказываюсь в состоянии сесть на своём ложе.
И никакая это не «постель». А — каталка на колёсиках. Похоже, чтоб отсюда, из реанимации, можно было перевезти меня — сразу в пыточную камеру. Ну, когда я говорить смогу. Значит — я «не смогу». Но один из шкафов с инструментами в металлических кюветах чуть приподнять от пола смог! Правда, опустил его на пол не слишком аккуратно — инструменты на полках и стёкла в дверях так и загремели! Срочно ложусь обратно, принимаю страдальческий вид.