Кровати не было видно, поэтому психиатр спросил, где Маклил спит, и снова тот отреагировал на его речь не как на полные смысла слова, а как на вереницу приятных для слуха звуков, наклонив голову набок в ожидании продолжения новой мелодии. Тогда психиатр перешел на язык знаков, положив лодочку из ладоней себе под ухо и прикрыв глаза. Когда он открыл их, Маклил энергично закивал, подошел к стене, задрапированной белой материей, и вытащил из-за складок шенили гамак, один конец которого был привязан к стене, а другой Маклил повесил на крюк, вбитый в массивный переплет стеклянных панелей окна. Лежащий в гамаке должен раскачиваться между небом и землей, подобно гробнице Магомета: небо и горные пейзажи окружали спящего со всех сторон. Но восхищение идеей угасло, как только психиатр понял, что жесты Маклила предлагают ему незамедлительно лечь в гамак; он стал осторожно отступать с восклицаниями, которые должны были довести до сознания Маклила, что его вопрос был вызван чистым любопытством, что он абсолютно не устал и не хочет спать, черт побери! Но Маклил продолжал настаивать и в конце концов сгреб психиатра в охапку и отнес его в гамак, поступив с ним как с ребенком, разводящим капризы перед отходом ко сну. Всякое желание брыкаться и спорить зыбкая сетка гамака тут же пресекла, тем более что только теперь стала ясно видна за наклоненным наружу стеклом отвесная скальная стенка высотой по меньшей мере четыреста восемьдесят футов. «Ну, ладно, если вы настаиваете…» — подумал психиатр.
Лежа в гамаке, он два часа наблюдал за тем, как Маклил слонялся без видимой цели по комнате, и мысленно пытался поставить диагноз.
Он не хочет или не может говорить: моторная афазия. Не может или не хочет понимать чужую речь: сенсорная афазия. Не желает или не может ни читать, ни писать: алексия. Что еще можно предположить?
Психиатр вновь окинул взглядом комнату, уставленную художествами хозяина. Если все эти предметы и можно было отнести к искусству, то весьма условно, да и то некоторые изделия, выглядевшие лучше других, вышли такими явно случайно. Пристальнее вгляделся во всякие штуки из серии «Сделай сам»: вертящиеся лопасти ветряка во дворе? шнур для открывания двери на расстоянии. Проследил взглядом, куда тянется бельевая веревка, свешивающаяся рядом со стойкой, к которой был привязан гамак, и обнаружил, что она накинута на блок, по потолку доходит до противоположной стороны, где, потянув за веревку, можно открыть две длинные узкие вентиляционные щели. За шенилью просматривалась дверца, ведущая, как верно предположил психиатр, в туалетную комнату, которая нависала над пропастью, — безупречное инженерное решение для местности, где трудновато вызвать сантехника.
Маклил продолжал слоняться. Только так можно было определить его действия, более того — его действия являли собой совершенный пример того, что означало слово «слоняться», более чистого случая психиатру еще не приходилось встречать. Маклил поднимал, передвигал, опускал различные предметы, отходил назад, чтобы оценить произведенный эффект, возвращался на прежнее место, чтобы ласково погладить передвинутую вещь. Полезный, ощутимый эффект отсутствовал ~ и все же какой-то эффект был, потому что вся фигура Маклила излучала чувство глубокого удовлетворения. Долгие минуты он простоял со склоненной набок головой и с легкой улыбкой на лице, рассматривая незавершенный гончарный круг, потом развил бурную деятельность: пилил, строгал, сверлил. Законченную деталь он насадил на шпеньки, торчавшие из сооружения, погладил, как послушного ребенка, и отошел прочь, оставив работу до следующего раза, до следующей вспышки. Рашпилем он тщательно удалил нос у одной из высушенных на солнце глиняных фигурок и аккуратно заменил его на новый. И все время — полная поглощенность конкретной вещью, над которой он трудился, сосредоточенная концентрация внимания на процессе работы и всепоглощающее чувство радости. Времени хватало на все. Казалось, так будет вечно.
«Вот человек, — подумал наш сообразительный психиатр, — который укрылся от мира, замкнулся от него, но моей науке еще неизвестен подобный случай, описаний я не видел. Что мы здесь находим: человек обратился к примитиву в том смысле, что удовлетворяет свои нужды предметами, изготовленными при посредстве собственной сообразительности своими руками, но в самих потребностях нет ничего примитивного. Он постоянно трудится, чтобы достичь комфорта, к которому его приучила современная цивилизация, — ему нужны электрическое освещение, вентиляция, эффективный и нетрудоемкий способ удаления отбросов. За все свои труды он не желает и не ждет никакого вознаграждения. Сооружает гончарный круг, очевидно, для того, чтобы самому лепить посуду, но собственный горшок обойдется ему дешевле, чем отштампованный на фабрике алюминиевый, только потому, что он ни во что не ставит свой собственный труд, а вовсе не потому, что дерево дешево, а глина совсем бесплатна».