Яннас как раз думала о том, как все эти люди напоминают моллюсков: они заключены в непробиваемвую оболочку раковин своего опыта. Каждый осуществленный ими опыт, каждая воплощенная идея прибавляли новый слой к этой раковине. Сейчас искусники меда Мэгвин Гар почти не способны ошибаться, но груз пережитого, нарастающий с годами, мешает им двигаться вперед. Яннас ощущала на своих плечах мертвую тяжесть собственного опыта. И ей не хотелось прибавлять к нему еще что-то.
— Я против «Хрустальной Росы», — сказала она наконец.
— Но это же твой собственный состав! — запротестовала Мэгвин.
— Этот сорт уже слишком хорошо знаком. Как мы можем победить со старым медом, если Рената создаст что-то истинно новое?
— Ей не хватит опыта, — сказала Забра, как будто эти слова все ставили по местам.
Мэгвин вскинула руку, веля ей помолчать, и не отрывала от Яннас любопытных глаз.
— Так ты думаешь, нам следует применить новую формулу?
— Я думаю, что нам нужен новый мед, какого еще никто и никогда не пробовал. Мед такой силы, чтобы одна его капля сводила с ума. Это должна быть эссенция дождя, времени, солнца и души цветов.
Судя по лицам гостей, каждый из них в свое время мечтал создать такой мед. Быть может, в ранней юности они даже верили, что это возможно.
— Какую формулу ты задумала? — негромко спросила Мэгвин.
— Если я скажу, вы мне не поверите.
— А ты попробуй.
И Яннас начала перечислять цветы, чей нектар она хотела смешать посредством пчелиных трудов. Все напряженно слушали. Еще детьми они научились запоминать наизусть составы медов и расшифровывать их, наиболее трудные даже перекладывая в песни. Каждый ребенок в Семье хранил в своей голове составы основных медов, но лишь искусники знали назубок сотни особых рецептов, которые передавались из поколения в поколение.
Когда Яннас умолкла, стало совсем тихо; давно уже медоведам не приводилось обсуждать всерьез новую формулу меда, если не считать нестойкие и неуклюжие изобретения учеников. Неуклюжей эта формула не была, но в ней заключалось безрассудство.
— Ты во многом полагаешься на цветы приграничья, те, что растут на грани дня и ночи, — наконец проговорила Мэгвин.
— У них глубокий вкус, — сказала Яннас, — они много и долго страдали.
— Луговая соломка? — отозвался Брахм. — Это же стимулянт, а не пищевой нектар. Он жжется во рту, как крапива.
— В смеси с первоцветом и чашелистником его резкий вкус почти сгладится. Вы его едва почувствуете, но он будет слегка пощипывать рот и омоет небо, как вода.
Возражения сыпались одно за другим. Вначале Яннас обосновывала свой выбор, но натиск критики нарастал, она стала раздражаться, огрызаться и наконец погрузилась в гневное молчание.
Когда медоведы окончательно разгромили предложение Яннас и выдали с дюжину других, Мэгвин наконец вмешалась в разговор:
— Итак, что же вы предлагаете? Дубич?
— Формула может оказаться удачной, — медленно ответил он, — но эта удача висит на волоске, и все мы смертельно рискуем…
— Брахм?
— С некоторыми изменениями.
— Забра?
— Это безрассудство. Мы не можем позволить себе так рисковать.
— Рима?
— Маршрут кочевья будет на редкость тяжел.
— Ну что ж, — Мэгвин огляделась. Яннас, стиснув зубы, бесстрастно смотрела в дымовое отверстие.
— Яннас, — мягко позвала Мэгвин. — Рената говорила с тобой?
Все, как один, уставились на Яннас. Этот вопрос в лоб вывел ее из созерцательного состояния, и она воззрилась на Мэгвин.
— Да, — сказала она наконец.
— Сука! — прошипела Забра, со свистом втягивая воздух.
Все прочие молчали, хотя на языке у каждого вертелся вполне естественный вопрос: что же ответила Яннас.
Мэгвин этого вопроса не задала. Напротив, она откинулась на подушки и сказала:
— Я приняла решение. Мы пойдем по маршруту, которого тре-бует формула Яннас, и без всяких изменений. Нам придется трудно, и вряд ли мы сможем собрать все ингредиенты для основных наших медов. Этим придется пожертвовать — ради доброй цели.
Ее тон отсек всякую возможность дальнейшего обсуждения. Забра резко поднялась и двинулась к пологу, едва удостоив Яннас подозрительным взглядом. За ней потянулись остальные. Яннас оцепенело смотрела на Мэгвин Гар, не двигаясь с места. Наконец последней она поднялась, чтобы уйти.
— Яннас, — позвала Мэгвин.
Яннас обернулась. В шатре они были одни.
— Думаешь получить от меня отпущение грехов, чтобы ты могла с чистой совестью присоединиться к Ренате? — спросила Мэгвин.
Это было и так, и не так. Яннас испытала приступ гнева от того, что Мэгвин так хорошо знает ее.
— Рената? — презрительно отозвалась она. — Пустая, безрассудная мечтательница. Дитя. Работать для нее — все равно что…
— Что именно?
Все равно что гоняться за ушедшей юностью? Яннас промолчала.
— Что ж, — серьезно сказала Мэгвин, — надеюсь, что ты будешь работать для меня. Я отдала свою жизнь в твои руки.
Яннас хмуро опустила глаза. Между ними было так много прошлого, что их раковины стали проницаемы друг для друга. Они срослись и не могли разъединиться.
— Не тревожься, — проговорила Мэгвин. — Я люблю рисковать. Просто сделай, все что в твоих силах.
Когда Яннас ушла, в шатер вернулся Дубич. Он задул свечи, затем сел и смотрел, как Мэгвин прихлебывает из рога хмельной мед.
— Ты сильно рискуешь, — сказал он. — Забра всем твердит, что Яннас — двурушница и задумала свою формулу, чтобы мы проиграли. Она говорит, что ты попалась на наживку Ренаты.
— Завистливая старая ворчунья. Надо остановить ее, Дубин. Все должны безоговорочно доверять Яннас.
— А ты? — спросил Дубич. — Ты сама веришь в эту формулу?
— Именно об этом я и хотела спросить тебя.
— Я уже говорил: рискованно. Это заблуждение или самовнушение. Теперь твоя очередь.
— Не знаю, Дубич. Но за годы кочевий я поняла, что когда в твоем распоряжении оказывается гений, нельзя пытаться его направлять. Надо дать ему свободу действий. Именно это я и собираюсь сделать.
— Рад, что не моя жизнь поставлена на кон.
Лицо Мэгвин расплылось в улыбке.
— И я тоже рада. Иди ко мне.
Дубин пристроился на подушке рядом с ней. Мэгвин провела пальцем по его щеке, затем шутливо поцеловала в нос. Дубин был в неподходящем для шуток настроении — он просто привлек Мэгвин к себе, чувствуя как ладно приспособились друг к другу все выступы и впадины их немолодых тел. Все то, что еще недавно он принимал как должное — нежность ее кожи там, где ее не коснулось солнце, короткий довольный смешок — все это стало вдруг неизъяснимо драгоценным. Они, не размыкая объятий, перекатывались на подушках, и каждое прикосновение ощущалось острее при мысли, что. быть может, ничего подобного им уже не суждено пережить.
Вскоре после того отряд Ренаты собрал в дорогу свои ульи, шатры, снаряжение и вышел из лагеря, направляясь к месту своей первой стоянки в избранном ими маршруте кочевья. Люди вышли посмотреть на уходящих, ожидая увидеть неразбериху, неумелость — но не увидели. Отряд двигался споро и сноровисто, и никто даже ни разу не повысил голоса.
Яннас стояла у входа в ульевой шатер и хмуро глядела, как полуголые юноши грузят на носилки последние ульи. Она пыталась было дать им несколько советов, как надлежит поступать, чтобы. ie раздражить попусту пчел, но юнцы отвечали, что сами знают, как им действовать. Самое удивительное, что так оно и было. Яннас знала, что ее собственные ульи не увезут отсюда с такой ловкостью и сноровкой.
— Ты уверена, что не передумаешь?
Яннас обернулась — это была Рената. Она была одета в кожаный костюм, высокие сапоги и перчатки до локтей, сверкавшие при каждом ее движении.
— Чьей формуле вы намерены следовать? — спросила Яннас. Она гадала, кто же из этой компании способен на большее, чем простое подражание.
— Кое у кого из нас есть кое-какие идеи, — отвечала Рената. — Мэгвин Гар, полагаю, пользуется твоей формулой?
Яннас кивнула.