— Не только они погибли бы, если бы мы не поспешили, — с отчаянием говорила Мэгвин Дубичу. — Что же им еще-то от меня нужно?
Мед с седоглава собирали только до тех пор, пока болезнь не прекратилась. Когда изможденный отряд повернул назад к пустыням, навстречу ему уже спешили на Эрдрумскую ярмарку другие Семьи, везя на продажу фургоны, полные кадками с медом. А им оставалось еще собрать треть формулы Яннас.
Последний лагерь разбили в пыльном ущелье под палящим утренним солнцем. Никогда еще так трудно не было разыскивать пустынные цветы — они словно разбегались. Яннас трудилась ожесточеннее прочих, неустанно искала цветы и осматривала ульи. Она подолгу бродила в одиночестве вдалеке от лагеря, ее брови и волосы побелели от пустынной пыли, лицо и руки покрывал почти черный загар. Вернувшись, она без устали трудилась с Дубичем в душном смесительном шатре, пробуя новые сочетания, ингредиенты которых она отказывалась называть.
Мальчишки, которых отправляли вынимать соты, рассказывали, что из ульев доносится дурманящий запах — от лотков, которые Яннас сама поставила на дно. Бабки шикали на них: «Чтоб никто больше не слышал от вас эти бредни!» Когда Ду-бич рассказал о сплетнях Мэгвин, она коротко ответила: «Не верю». Однако в глазах ее читалось другое: «Верю, но мне на это наплевать».
Была у Яннас и другая тайна, которую она хранила куда тщательнее. Был один улей, чье местонахождение не было известно никому, кроме нее. На краю продуваемого ветром оврага она обнаружила заросли остролистных растений с вьющимися стеблями и одиноким белым цветком на макушке. Увидев их впервые, Яннас долго смотрела на цветы. Звались они синном, и это название не входило ни в одну разрешенную законом формулу. Несколько капель меда с этих цветов могли даровать такое наслаждение, что все счастье жизни, сосредоточенное в единой минуте, не могло с ним сравниться.
Запах меда из синнома вдруг так живо вспомнился Яннас, будто этих лет и не бывало. Когда-то она хранила синном в узкогорлой зеленой бутыли. Вначале она принимала синном лишь во время отдыха, предпочитая сну наркотическую дремоту.
Потом Яннас стала принимать синном и во время бодрствования, и все мелкие невзгоды и неприятности таяли в его колдовском блеске. Мед был ее удачей, ее свершением. Даже сейчас Яннас видела его цвет — цвет золота, которое было ничем рядом с этим бесцветным лекарством ото всех на свете бед.
Яннас повернула прочь, ощущая в душе болезненную пустоту, которую всегда оставлял синном. Спотыкаясь, ничего не видя, она спустилась по тропе к ближайшему улью. Там Яннас схватила с летка одну пчелу-стражницу. Та в ярости тотчас вонзила в ладонь жало, и Яннас рухнула на колени, судорожно вцепившись в запястье, а боль прожигала ее насквозь, покуда не выжгла все чувства. Тогда она закрыла улей, пристроила его к себе на спину и, кляня себя последними словами, перенесла его в овраг, где рос синном.
С тех пор пчелы понемногу наполняли свои соты бесценным и смертоносным медом. Каждый раз, когда Яннас приходила взглянуть на улей, она обмакивала тряпку в сироп и обматывала ею свое лицо, чтобы не вдохнуть случайно убийственный аромат.
Себя она убеждала в том, что этот мед нужен ей на всякий случай, если не останется иных средств. Никогда больше она не станет рабыней синнома.
Время шло быстро, а соты наполнялись медленно. Пришлось наконец смириться с тем, что больше меда им уже не набрать. Принесли в лагерь ульи, извлекли и пометили наполовину наполненные соты; затем в деловитом гудении перегонного шатра работники загружали соты в сепаратор. Каждый по очереди нажимал на педаль, которая приводила в движение сепаратор, и работа шла безостановочно днем и ночью, покуда все соты не опустели.
Семья прибыла в Эрдрум последней. Обширная равнина к югу от города была усыпана белыми куполами шатров — точно кто-то забрызгал ее мыльной пеной. Все тенистые места для лагеря были уже заняты, и Семье Мэгвин Гар пришлось стать лагерем на самом солнцепеке, вдалеке от колодца. Люди Мэгвин принялись устанавливать шатры; иссохшие, запыленные, покрытые морщинами, они походили на листья, принесенные ветром из пустыни; в толпе гостей и покупателей они казались живыми мощами.
Работа их еще отнюдь не была завершена. Едва установили смесительный шатер, как началась новая стадия. Кувшины с медом, снабженные ярлыками, были рассортированы, мед процежен, а затем Дубич прогнал всех, кроме Яннас, и принялся отмеривать и смешивать. Его рабочий стол был в беспорядке заставлен стеклянными сосудами, в которых томилось плененное золото солнца. Каждый мед имел свое приметное свойство: чистый, как вода, молочный, как воск, алмазный, золотой, гранатовый, янтарный. Были меды, густые, как сироп, а иные лились, как вино. Были меды сладкие, пряные, пьянящие. Дубич помнил их все наизусть.
Скоро каждая Семья в стойбище знала о странном состязании. Дубич, который, не смыкая глаз бок о бок с Яннас трудился в шатре, знал, что другие медовары сидят сейчас у своих костров и толкуют о замыслах соперников. Рискнут ли использовать какой-нибудь новый, пряный мед — «Янтарный Лист», к примеру, или «Киноварь»? Станут ли улучшать крепкие меды подогреванием или откажутся от этого? Будут ли стремиться получить необычный цвет, или же уделят все внимание вкусовому букету и аромату? Сквозь марево смертельной усталости Дубич все же находил силы усмехаться при мысли, какой их всех ждет сюрприз.
Ибо такого меда еще не было на свете. Пробуя его, Дубич метался от безмерной самоуверенности к безмерному ужасу. Порой мед казался ему божественным. Или безумным.
Шел слух, что Рената посетила шатер Мэгвин, чтобы обсудить время и место поединка, состав и количество судей.
— Она держалась весьма хитроумно, — сказала Мэгвин, когда Дубич, выбившись из сил, пришел в шатер отдохнуть. — Куда только девалась легкомысленная девчонка, спустившаяся с гор!
Дубич задремал, и последнее, что он видел, была Мэгвин, свернувшаяся на подушках, точно хитрая старая ящерица. С тех пор, как началось кочевье, волосы ее совершенно побелели.
Яннас не могла спать. Долгое время она трудилась рядом с Дубичем, а сейчас сидела одна в строго охраняемом перегонном шатре. Ее шедевр был почти завершен. Она погрузила стеклянную палочку для дегустации в стеклянную чашу и уронила каплю меда на язык. Непримиримо враждебные ароматы столкнулись у нее во рту. Мрачные, задумчивые пряности, сопровождаемые легким жжением чашелистника точно знаменовали близость смерти; однако легчайшее послевкусие словно бы сулило, что на свет родятся новые цветы — быть может, родятся. Этот мед был шедевром, но одна лишь добавка могла окончательно превратить его в совершенство. Во внутреннем потайном кармане Яннас хранила небольшую фляжку синнома. Она сама перегнала этот мед, пока Дубич спал в своем шатре. Уронить в кувшин одну каплю — и никто не заметит ее вкуса. Но тогда этот мед вызовет у судей немыслимую жажду, и они будут стремиться вновь обрести вкус меда, точно утраченную юность.
Твердая фляжка прижата к ребрам. Яннас встала и вышла под жаркое солнце; глаза покраснели, воспаленные от пыли и тягот непомерной работы. Она бесцельно бродила меж шатров, прошла мимо мальчика, стиравшего белье, мимо шумной свадьбы, мимо ювелира из города, который торговал золотыми фигурками пчел.
— Яннас Безымянная, — произнесли рядом с ней. Яннас обернулась и увидела Босну, дочь Римы, которая в начале кочевья ушла с отрядом Ренаты.
— Твой мед готов? — спросила девушка. Впрочем, выглядела она совсем не так уж беспечно-молодо. Морщины прорезали ее лоб, и губы были по-взрослому поджаты.
— Почти, — сказала Яннас, не спеша доверять этой женщине.
— А мед Ренаты готов, — сказала Босна. Помедлила, точно ожидая вопроса, и когда Яннас промолчала, девушка продолжила:
— Знаешь, он хорош.
— Не сомневаюсь, — сухо отозвалась Яннас.
Босна настороженно огляделась.
— Хочешь попробовать?
Она расстегнула карман и достала стеклянную фляжку.
— Мне удалось вынести немного из смесительного шатра. Я хочу, чтобы у Мэгвин Гар было преимущество. Я и не понимала, какая она хорошая правительница, пока не столкнулась с Ренатой. Она просто наглая, бесстыдная сука, эта Рената.