Мать и дочь справляют малую нужду за стабилизатором. Я слышу как одна из них, поскользнувшись, тихонько вскрикивает. Когда они появляются из-за фюзеляжа, миссис Парсонс спрашивает: — Мы можем переночевать в гамаке, командир?
Эстебан недоверчиво усмехается. Протестуя, я напоминаю им о дожде и москитах.
— У нас есть средство от насекомых, и мы просто обожаем спать на свежем воздухе.
Ветер набирает силу, с каждой минутой становится холоднее.
— У нас есть плащи, — оживленно добавляет девушка.
Ладно, леди, отлично. Мы, страшные мужчины, прячемся на ночь в сырой кабине. Сквозь ветер до меня доносится негромкий смех. Женщины, с комфортом пристроившиеся в своем прохладном гнездышке. Пусть себе сходят с ума, решаю я. Уж я-то вряд ли мог их напугать. Собственно, непритязательная внешность всегда помогала мне полнее отдаваться работе. Может быть, они побаиваются Эстебана? А может, действительно чудачки-любительницы свежего воздуха… Сон приходит ко мне под рокот прибоя, доносящийся из-за дальнего рифа.
С пересохшими от жажды губами мы просыпаемся на рассвете, когда небо уже порозовело. Алмазный солнечный диск вырывается из-за моря, но вскоре небо затягивают тучи. Я принимаюсь налаживать удочки и наживку. То и дело льет, — дождь кругами ходит над нами. На завтрак каждый получает по куску сырой барракуды.
Миссис и мисс Парсонс держатся стоически и всячески пытаются нам помочь. Следуя указаниям Эстебана, они приспосабливают капот двигателя, чтобы вспышками бензина в горелке посигналить пролетающим самолетам. Но ни один не появляется в поле зрения, лишь невидимый нам реактивный самолет гудит где-то в направлении Панамы. Да завывает горячий, сухой ветер, осыпая нас коралловой пылью. Вот так обстоят дела.
— Сначала обычно ищут в море, — замечает Эстебан. На его аристократическом покатом лбу выступают крупные капли пота; миссис Парсонс обеспокоенно наблюдает за ним. А я слежу за плотными слоистыми облаками, что стремительно проносятся над нами, на глазах становясь еще плотнее. Пока погода не изменится, никто не вылетит нас искать, а добираться сюда морем тоже не слишком весело.
В конце-концов я беру мачете Эстебана и срубаю длинный тонкий шест.
— Где-то неподалеку должно быть устье реки, я заметил его еще с самолета. Милях в двух-трех отсюда, не более.
— Боюсь, что спасательный плотик порвался, — миссис Парсонс показывает на треснувшую оранжевую оболочку, а я с досадой вижу, что произведен он в штате Делавэр.
— Вот и чудненько, — слышу я вдруг собственный голос. — Как раз начинается отлив. Если мы отрежем неповрежденный кусок от плотика, я смогу принести в нем воды. Мне не раз приходилось перебираться вброд по отмелям. — По правде говоря, редко мне доводилось ляпать такую чушь.
— Оставайтесь у самолета, — говорит Эстебан. Конечно, он был прав. Однако совершенно ясно, что у него жар. Я гляжу на облака и чувствую вновь во рту барракуду с песком. К черту все эти инструкции по чрезвычайным ситуациям.
Когда я принимаюсь резать плотик, Эстебан советует прихватить с собой серапе.
— Придется провести там одну ночь. — И тут он прав. Нужно будет переждать прилив.
— Я пойду с вами, — спокойно говорит миссис Парсонс.
Я с изумлением гляжу на нее. Какое новое безумие овладело матушкой-наседкой? Видимо, она сочла, что Эстебан слишком пострадал. Пока я пялюсь на нее, то успеваю заметить, что колени миссис Парсонс порозовели от солнца. Ее волосы распущены, носик чуть обгорел. Аккуратная такая дамочка сорока с небольшим лет.
— Подумайте, придется весьма нелегко. Грязь по уши, воды выше головы.
— Я ничего не боюсь и неплохо плаваю, — возразила она. — А вдвоем идти безопаснее, мистер Фентон. К тому же мы сможем принести больше воды.
Она это серьезно. Ну, что же, я уступчив и мягок, как зефир, особенно в зимнее время. Не стану кривить душой и утверждать, будто мне не хотелось идти в сопровождении этой особы. Да будет так.
— Позвольте вам показать, мисс Парсонс, как надо обращаться с этой удочкой.
Мисс Парсонс, еще более розовая и обветренная, чем ее мать, без особого труда все схватывает. Хорошая девушка, эта мисс Парсонс, по-своему, по-неприметному. Мы вырезали еще один шест для нее. В последнюю минуту, Эстебан выдает, как плохо он себя чувствует — он предлагает мне свое мачете. Благодарю его, но отказываюсь, пояснив, что привык пользоваться собственным ножом. Мы завязали отрезанную секцию плотика с обеих сторон, чтобы он держался на воде, и двинулись по песчаной отмели.
Эстебан напутственно поднимает свою смуглую руку.
Мисс Парсонс обнимает мать и направляется к прибрежной мангровой роще. Она машет нам рукой на прощанье. Мы тоже машем. Через час пути мы все еще видим ее. Идти было омерзительно. Песок плывет под ногами, и ни идти, ни двигаться вплавь толком нельзя. Из дна торчат острые пики корней мангров. Так мы и барахтаемся, перебираясь из одной рытвины в другую, с опаской отталкивая от себя скатов и морских черепах, надеясь только, чтобы не попался электрический угорь. Когда нас не засасывает топкая грязь, мы моментально покрываемся коркой и от нас несет вековыми отложениями, накопившимися тут с доисторических времен.
Миссис Парсонс всю дорогу проявляет завидное упорство. Мне только один раз пришлось вытаскивать ее из рытвины. Протянув ей руку, замечаю, что наша песчаная посадочная полоса уже исчезла из виду.
Наконец мы приближаемся к протоке в зарослях мангров, что я принял за ручей. Но она лишь открывается в другой рукав залива, еще гуще поросший манграми. Тем временем приближается прилив.
— Я ошибся, как последний идиот.
— Сверху все выглядело совсем иначе, — спокойно отвечает миссис Парсонс.
Я меняю свое мнение о гёрл-скаутах. Мы шлепаем по манграм в неясную дымку, где должен быть берег. Солнце бьет нам в глаза, поэтому разглядеть что-либо вообще трудно. Над нами летают ибисы и цапли. Мы по-прежнему проваливаемся в колдобины. Сигнальные фальшфейеры промокли. Мне кажется, что в мире не осталось ничего, кроме мангров. Неужели я когда-то ходил по ровным, асфальтированным улицам, не спотыкаясь о корни, мелькнуло у меня в голове.
А солнце все ниже и ниже. Внезапно мы спотыкаемся о подводный выступ и падаем прямо в холодный поток.
— Вода! Пресная вода!
Мы с жадностью припадаем к ней, полощем горло, окунаемся с головой. Ничего в жизни я не пил с подобным удовольствием.
— Как хорошо, как хорошо! — повторяет миссис Парсонс и смеется во весь голос.
— А вот тот темный участок справа, — похоже, суша.
Молотя руками и ногами, мы преодолеваем течение и ступаем на плотное дно, плавно перешедшее в берег реки — и вот он уже круто высится у нас над головами. Вскоре мы отыскиваем разлом в скале за буйно разросшимся кустарником, карабкаемся наверх и без сил плюхаемся наземь, насквозь промокшие и пропахшие илом. Моя рука рефлекторно тянется к плечу спутницы, но миссис Парсонс уже рядом нет: она встала на колени и принялась разглядывать красноватую от предзакатного солнца выгоревшую равнину.
— До чего же хорошо вновь видеть землю, по которой можно будет ходить.
— Её тон — сама невиность. Однако, явственно угадывался подтекст: «Noli me tangere.»[1]
— Лучше не пробуйте, — возмущенно возразил я: и о чем она только думает, эта чумазая маленькая женщина? — Земля, о которой вы говорите — всего лишь отвердевшая корка, а под ней — грязь и все те же проклятые корни. Сразу по колено провалитесь.
— А, по-моему, там твердая почва.
— Мы в крокодильих яслях. Они устроены на том самом склоне, по которому мы сюда поднялись. Но не волнуйтесь, старушке-крокодилице наверняка не удалось избежать последней облавы, и она теперь на пути к превращению в кожу для дамской сумочки.
— Какой стыд.
— Лучше я пойду установлю снасть, пока светло.
И я, не мешкая, съехал по склону и забросил донку с крючками, чтобы добыть рыбы на завтрак. Когда я вернулся, миссис Парсонс выжимала из серапе жидкую грязь.