Мисс Карстэрс даже не заметила, как выпал снег, и как потом растаял и сменился дождем, как лужи затем снова замерзли, а ближе к весне земля потеплела и размокла. В кабинете мисс Карстэрс, куда она больше не заглядывала, чернила высохли в чернильнице, а книги и бумаги так и лежали разбросанными по столу, как обломки после кораблекрушения. Плавая вместе с русалом в открытом океане, мисс Карстэрс презирала землю. Совершая свои прогулки, она уже отправлялась не в болота, а на отмель, забиралась на скользкие от водорослей камни, и стояла, дрожа от ветра и холодных брызг, всматриваясь в волны, разбивающиеся у ее ног. Но большинство дней она проводила в оранжерее, жадно вглядываясь в жемчужные глаза русала.
А в его монологе исступленно и нестерпимо повторялась мольба о свободе, выраженная на особый лад. Он показал ей, как русалы попадают в рыболовные сети и бьются в них, пытаясь выбраться на свободу и прекращают эти попытки, только теряя сознание, израненные до неузнаваемости. Как компаньоны набрасываются друг на друга, и один пожирает другого, когда их совместная жизнь становится для них невыносимой.
Но мисс Карстэрс относилась к этим ужасающим сценам лишь как еще к одной из глав его бесконечного рассказа о жизни под водой, скажем, наряду с показом, как кормятся акулы или как груперы выедают глаза утонувшим матросам.
В конце концов, русал надулся и спрятался под камнем. Мисс Карстэрс осталась сидеть в кресле качалке, словно кальмар, засевший в ожидании добычи среди кораллов, и терпеливо ждала, когда он выплывет. Бассейн был тесен ему, она знала это, — и чувствовала, что воспоминания о безграничной океанской свободе становятся для него более реальными тогда, когда он делится ими с ней. Поэтому, рассудила мисс Карстэрс, несмотря на растущие осложнения в их взаимоотношениях, русал непременно всплывет на поверхность и они продолжат «беседы», без которых ей жизнь стала не в жизнь.
Время от времени ей приходила в голову мысль: а не окончит ли он ее тиранию однажды, вцепившись ей в горло? Но отмахивалась досадливо от своих опасений. Разве Амфибий не был абсолютно в ее власти? Только когда она изучит океан так же досконально, как и он, научится распознавать всех рыб по их песням — только тогда она позволит ему уплыть.
Однажды рано утром, едва проснувшись, Амфибий подплыл к бортику своей тюрьмы и перелез через него. Потом по-тюленьи он подполз к двери, приподнял туловище, нажал на ручку и, немного повозившись, открыл дверь. Он перелез через порог в сад и по тропинке стал пробираться к ступенькам, спускающимся к морю. Чешуя его обдиралась о камни, кожа тускнела и морщилась, так как защитная слизь высыхала на солнце. Достигнув клумбы с часами в центре сада, он с трудом приподнялся на хвосте, чтобы еще раз увидеть море. Потом он потерял сознание.
Спустившись в оранжерею, мисс Карстэрс обнаружила, что скала пуста. Сначала она подумала, что Амфибий прячется; только подойдя к самому краю бассейна, заметила мокрый след на полу и раскрытую дверь в сад. Невероятно, но ее русал сбежал.
Машинально мисс Карстэрс опустилась в кресло-качалку, полная горечи утраты — как никогда со времени смерти своего отца. Она снова взглянула на открытую дверь и заметила в мокрых следах примесь крови. И сразу поспешно вскочила, побежала по следу через сад и наконец нашла Амфибия, лежащего без движения на посыпанной гравием дорожке. С волнением, нежно, она дотронулась сначала до его губ, потом положила руку ему на грудь и с облегчением убедилась, что воздух выходит у него изо рта, и сердце слабо бьется. Хвост его был покрыт порезами, кожа свисала клочьями там, где чешуя была повреждена.
В глубине души мисс Карстэрс испытывала страх за Амфибия и нежность к нему. Но в это мгновение ее гнев затмил все хорошие чувства. А она-то кормила его, думала она, подружилась с ним, открыла свой разум его влиянию. Как он смел пытаться покинуть ее? Она сильно встряхнула его, схватив за плечи:
— Проснись! — закричала она. — Проснись и посмотри на меня.
Покорно, русал раскрыл свои перламутровые глаза и передал ей образ: человеческое лицо, вернее, лицо женщины средних лет. Оно было обезьяноподобное, со вздернутым носом и скошенной челюстью, коричневое и покрытое морщинами.
Женщина-обезьяна открыла рот и заговорила, демонстрируя большие, плоские зубы. Ее визжащий голос резал слух, значение слов было непонятно. Каким-то образом мисс Карстэрс ощутила, что этот голос ассоциируется с голодом, нуждой, завистью.
Делая страшные гримасы, обезьяноподобное существо подступило к мисс Карстэрс, схватило ее за плечи своими длинными пальцами, которые обожгли ее, как щупальцы анемон. Мисс Карстэрс вырвалась из ядовитых объятий и закрыла лицо руками.
Толстый коготь легонько тронул ее руку, привлекая внимание.
Медленно, мисс Карстэрс убрала руки от лица и увидела перед собой русала, заглядывающего ей в глаза снизу, неподвижного, грустного. «Как ему только не противно смотреть на нее», — с горечью подумала она. Русал отрицательно покачал головой (этому жесту он научился от нее) и ответил ей чем-то вроде детского рисунка: выполненный несколькими штрихами портрет женщины строгой, неземной красоты. Рисунок чуть изменялся, и на лице промелькнули будто стайки рыбок, сменяясь, выражения любопытства, удивления, радости открытия. От нее, как и от свободного русала, исходил дух одиночества.
Мучимая угрызениями совести, мисс Карстэрс поняла, что оба портрета были верны.
«Чудовище и ангел», — прошептала она, вспомнив старую сказку, и русал кивнул. «Но ведь я не русалка, хотя меня так тянет в море. И мне нужен не ты, а твой опыт, то что ты видел и знаешь».
Амфибий показал ей коралловый риф, яркий, причудливый, который рос и приближался, становясь все более заманчивым, более прекрасным. Потом мисс Карстэрс увидела себя, уже по колено в воде — она провожала русала, который уплывал от нее. Ее одухотворенный вид выражал покорность, самоотречение; она источала запах русалки, прощающейся с возлюбленным.
Мисс Карстэрс устало потерла лоб — голова раскалывалась, кровь пульсировала в висках, в голове роилось множество мыслей. Действительно, пора было заканчивать романтическую сказку — ее дневники, занятие, кабинет, куда она так давно не заглядывала — все звало ее к себе.
Одновременно, она обратила внимание, что русал дал прямой ответ на ее фразу. Неужели она обучилась телепатии? Или он сам стал понимать слова? И, за всем этим, мисс Карстэрс вдруг с особенной силой ощутила, как греет сегодня весеннее солнышко, какой густой пар поднимается от сырой почвы; услышала, как с шуршанием раскрываются листья из почек.
Мисс Карстэрс с трудом поднялась на ноги и дрожащими руками отряхнула юбку.
— Да, тебе давно пора уйти, — сказала она. — Сейчас я позову Стефана и Джона, они принесут носилки.
Одновременно она отыскала вчерашний слабый запах недовольства, смешанный с запахом, обычно сопровождавшим присутствие Джона.
К тому же, она совершенно отчетливо перед своим «мысленным взором» увидела Стефана, закутанного в ветхую куртку, бредущего с корзиной и удочкой через сад к ограде, заслонявшей от морского ветра. Стефан представился ей как бы сверху, как если бы она наблюдала за ним из окна спальни. Значит, это были ее собственные видения, а не внушенные русалом. Она отметила этот факт, а также то, что сразу после того головная боль утихла, только чувствовалось пульсирование в висках, несильное, как биение сердца, когда прислушиваешься к нему.
Перед глазами мисс Карстэрс пронеслась стайка рыб — это смеялся русал. Ему показалось забавным то, что мисс Карстэрс заговорила на его языке.
Но тут же мисс Карстэрс почувствовала обжигающую боль — боль пораненного русала — и побежала к дому, крича Джона. Тот появился на пороге кухни.
— Принесите ведро и одеяло и полейте русала водой, — распорядилась она. — Он в саду, возле солнечных часов. И захватите носилки.
Джон стоял с раскрытым ртом, недоуменно уставившись на нее.
— Поторапливайтесь! — отрезала она, и отправилась на дамбу искать Стефана.