— Что ты принес? — спросил Мьюлево.
Меромо положил сверток перед стариком.
— Головной убор из львиной шкуры, — ответил он. — Мне сказали, что его одевал сам Сендайо, величайший из всех лайбонов.
— Это не так, — сказал Мьюлево, не разворачивая сверток. — Но тем не менее это подходящая дань. — Он порылся в складках своей красной туники, извлек маленькое ожерелье и протянул его Меромо.
— Зачем это? — Меромо изучал ожерелье, оно было сделано из соединенных между собою костей.
— Ты должен одеть это сегодня ночью, когда ляжешь спать, — объяснил старик. — Оно притянет к себе все твои видения. Потом, завтра, ты должен отправиться к ущелью Олдувай и бросить это на его дно так, чтобы видения могли лежать бок о бок с реальностью.
— И все?
— Все.
Меромо вернулся к себе в квартиру, одел ожерелье и лег спать. В эту ночь сны были еще хуже, чем когда-либо до этого.
Утром он положил ожерелье в карман и заказал правительственный самолет в Арушу. Там он нанял наземную машину и через два часа уже стоял на краю ущелья. Никаких признаков закопанных веществ.
Он взял ожерелье и забросил его подальше.
В ту же ночь кошмары исчезли.
Сто тридцать четыре года спустя громадная Килиманджаро содрогнулась, когда скрытый в ее глубине потухший вулкан внезапно возвратился к жизни.
За сотню миль, дно ущелья Олдувай со страшной силой тряхнуло и три свинцовых контейнера треснули и открылись.
К этому времени Джозеф Меромо уже давно умер; и, к сожалению, не осталось лайбонов, чтобы помочь тем, кто теперь был вынужден жить в кошмарах Меромо.
Я исследовал ожерелье у себя в жилище, но, когда я вышел, чтобы рассказать о том, что узнал, обнаружил, что весь лагерь пребывает в волнении.
— Что произошло? — спросил я у Беллидора.
— Экзобиолог не вернулась из ущелья, — ответил он.
— Она давно ушла?
— Она вышла из лагеря вчера на закате. Сейчас утро, а она не вернулась и не связалась с нами по коммуникатору.
— Мы боимся…
— …что она могла…
— …упасть и…
— …теперь не может двигаться. Или может быть…
— …даже без сознания, — сказали Близнецы.
— Я послал Историка и Культуролога на ее поиски, — сообщил Беллидор.
— Я тоже могу помочь, — предложил я.
— Нет, ты должен исследовать последний артефакт. Когда проснется Морито, я пошлю его.
— А как насчет Мистика? — спросил я.
Беллидор взглянул на Мистика и вздохнул:
— Она не произнесла ни единого слова с момента посадки. Честно говоря, я не понимаю, зачем она здесь. В любом случае, я просто не знаю, как с ней общаться.
Близнецы одновременно топнули, подняв вверх пару красноватых клубов пыли.
— Кажется подозрительным… — заметил один.
— …что мы смогли найти крошечный артефакт… — сказал второй.
— …но не можем найти…
— …целого Экзобиолога.
— А почему вы не помогаете в поисках? — удивился я.
— У них кружится голова, — пояснил Беллидор.
— Мы обыскали…
— …весь лагерь, — добавили они защищаясь.
— Я могу отложить поглощение последней находки до завтра и помочь в поисках, — вызвался я.
— Нет, — ответил Беллидор, — я послал за кораблем. Завтра мы отбываем, и я хочу, чтобы все наши главные находки к этому времени были исследованы. Моя обязанность — отыскать Экзобиолога, а твоя — прочесть историю последнего артефакта.
— Раз ты так хочешь, — сказал я. — Где он?
Беллидор подвел меня к столу, за которым Историк и Культуролог осматривали предмет.
— Даже я знаю, что это такое, — заметил Беллидор. — Неиспользованный патрон. — Он помолчал. — Наряду с тем, что эта находка последняя — мы больше не нашли никаких человеческих артефактов в поздних напластованиях, я бы сказал, что она сама по себе уникальна: пуля, которой человек предпочел не стрелять.
— Тогда это и вправду любопытно, — признался я.
— Ты…
— …собираешься исследовать это…
— …сейчас? — тревожно поинтересовались Близнецы.
— Да, — ответил я.
— Подожди! — хором завопили они.
Я завис над пулей, пока они пятились назад.
— Мы не хотим…
— …проявить неуважение…
— …но нас слишком расстраивает наблюдение за тем…
— …как ты исследуешь артефакт.
С этими словами они поспешили скрыться из вида за какими-то строениями лагеря.
— А как вы? — спросил я Беллидора. — Не хотите, чтобы я подождал, пока вы уйдете?
— Ничего страшного, — ответил он, — я всегда любил многообразие. С твоего разрешения, я хотел бы остаться и понаблюдать.
— Как желаете. — Я позволил телу обвиться вокруг патрона, пока он не стал частью меня, а его история не стала моей историей, так отчетливо и ясно, словно все это произошло только вчера…
— Идут! — Томас Найкосайя посмотрел на сидящую напротив за столом жену. — Разве в этом могло быть малейшее сомнение?
— Это глупо, Томас! — резко ответила она. — Они заставят нас уйти, а мы даже не собрались и будем вынуждены все оставить.
— Никто никуда не пойдет, — сказал Найкосайя.
Он поднялся и подошел к шкафу.
— Ты остаешься здесь, — приказал он, натягивая длинное пальто и маску, — я встречу их снаружи.
— Оставлять их стоять там, когда они прошли такой длинный путь, и жестоко и грубо.
— Их никто не приглашал, — возразил Найкосайя. Он залез в шкаф поглубже и вытащил прислоненную к задней стенке винтовку, закрыл его, прошел через воздушный шлюз и вышел на крыльцо.
Перед ним стояли шесть человек, все в защитных костюмах и масках для фильтрации воздуха.
— Томас, пришло время, — сказал самый высокий из них.
— Возможно, для вас время и пришло, — ответил Найкосайя, небрежно придерживая висящую поперек груди винтовку.
— Время для всех нас, — ответил высокий.
— Я никуда не собираюсь. Тут мой дом. Я не покину его.
— Это зловонная радиоактивная язва, как и вся эта земля, — последовал ответ. — Мы все уходим.
Найкосайя покачал головой:
— На этой земле родился мой отец, и его отец, и отец его отца. Вы можете бежать от опасности, если хотите; я остаюсь и буду бороться.
— Как ты сможешь поставить заслон радиации? — воскликнул высокий человек. — Ты что, пошлешь в нее пулю? Как ты сможешь бороться с воздухом, который больше не пригоден для дыхания?
— Уходите, — у Найкосайя не было другого ответа, одно лишь убеждение, что он он никогда не оставит свой дом. — Я ведь не прошу вас остаться. Не требуйте и вы, чтобы я уходил отсюда.
— Но это для твоей же пользы, Найкосайя, — настаивал другой. — Если тебя не волнует собственная жизнь, подумай хотя бы о жене. Сколько она сможет дышать таким воздухом?
— Достаточно долго.
— Почему бы не предоставить ей право решать самой?
— Я говорю от имени всей семьи.
Вперед вышел старик.
— Она — моя дочь, Томас, — сурово произнес он. — Я не позволю тебе приговаривать ее к той жизни, которую ты избрал для себя. И не позволю так жить внукам.
Старик сделал еще шаг по направлению к крыльцу, но внезапно в него уперлась винтовка.
— Достаточно, — сказал Найкосайя.
— Они масаи, — упрямо настаивал старик, — они должны уйти вместе с другими масаями в наш новый мир.
— Ты не масай, — презрительно ответил Найкосайя, — масаи не оставили землю предков ни когда чума истребила их стада, ни когда пришел белый человек, ни когда правительство продало их земли. Масаи никогда не сдаются. Я последний масай.
— Томас, будь благоразумен. Как ты можешь выдержать в мире, который больше не пригоден для жизни? Идем с нами к Новой Килиманджаро.