— Как это так? — огрызнулся я. — А как же тогда бессрочный нерасторгаемый контракт?
— Несовместимое с приличиями поведение дает вполне законные основания для разрыва отношений в одностороннем порядке, — сказал Дакворс.
Я закрыл лицо руками.
— Дакворс, что со мной случилось? — зарыдал я. — Когда-то ведь я был довольно славным парнем. Порой бывал, конечно, не в настроении, но часто улыбался, даже всем встречным детишкам и пожилым дамам.
Дакворс вздохнул.
— Это моя вина, — сказал он. — У вас типичный случай синдрома «Живанём, инкорпорейтед». Я не учел, что будет происходить, когда человек, который проводил свои дни в сибаритских оргиях, внезапно низвергнется в прежнее земное узилище скудного существования. Часть наших клиентов отказалась бросить свою насыщенную жизнь, и тем самым они подписали себе приговор. Однако большинство, как и вы, превратилось в раздражительных мизантропов.
Он внимательно посмотрел мне в глаза, проникая в самую Душу.
— Примете ли вы мои извинения? — спросил он.
— Никогда, — твердо ответил я. — Это ваша вина. И вам придется приложить все свои гениальные творческие способности, чтобы вывести нас из этого тупика. Вам не постичь силы наркотического пристрастия к холодной индейке с баварским сметанным пирогом. Я не могу оторвать взгляд от переполняющих пепельницы размякших окурков, будто это бесценные алмазы. Помогите мне, Дакворс, — воззвал я. — Пожалуйста, помогите мне!
Тут к моему крайнему замешательству я осознал, что обрушиваю кулаки на подушки офисного дивана, а по моим щекам текут крупные слезы.
Дакворс старался успокоить меня, и я заметил выражение решимости в его темных глазках, что не предвещало ничего хорошего любой самой неразрешимой проблеме. Несколько недель до него нельзя было дозвониться. Я пришел к убеждению, что он бросил меня под обстрелом на поле боя. Отчаявшись, я был уже на грани присоединения к группе сражающихся под знаменем взбитых сливок, когда раздался звонок.
— Срочно зайдите ко мне в лабораторию, — сказал Дакворс. Уйма уверенности звучала в его словах.
— Вы хотите сказать…
— Вашим мучениям пришел конец, — перебил он меня.
Я спотыкаясь несся на всех парах по накуренным коридорам, пока не ввалился в лабораторию Дакворса. Его взъерошенная голова была наклонена вперед, а взгляд вперялся в некое устройство, напоминавшее изогнутую детскую пустышку. Оно соединялось проводами с кассетным магнитофоном, лежащим на лабораторном столе.
— Что это за ерундовина? — спросил я.
— Не задавайте глупых вопросов. Просто поместите эту пустышку в рот так, чтобы она касалась языка.
Дакворс заботливо, словно начинающему родителю, показал мне, как брать эту штуку в рот, чтобы не задохнуться. Затем направился к холодильнику и вернулся с тарелкой.
— Я хотел бы, чтобы вы всё это съели, — твердо сказал он. — Пустышка, должно быть, создаст некоторые неудобства. Но, употребляя маленькими кусочками, вы справитесь.
— Баварский сметанный пирог? Пожалуйста, дружище, не будь таким бессердечным. Если бы ты только знал, чего мне стоило от него отказаться.
— Ешь, — скомандовал Дакворс безо всяких сантиментов.
Я отламывал маленькие кусочки и в обход пустышки проталкивал их в горло. Упоительность ощущения была почти непереносимой. Тут я заметил, что Дакворс включил свой магнитофон.
— Что это вы делаете? — промычал я, как из кресла дантиста.
— Записываю биопотенциалы ваших вкусовых рецепторов, — сказал он спокойно. — Эта уникальная пустышка — в действительности регистрирующий электрод. Он может также использоваться для стимуляции.
В моих глазах вспыхнула надежда.
— Дакворс! — вскричал я. — Вы воистину гений! Значит, записав таким образом биопотенциалы своих собственных нервных клеток, я могу прокрутить запись и стимулировать вкусовые рецепторы в нужной последовательности, когда бы ни возжелал насладиться? Самые изысканные радости обжорства можно будет получить, ни крошки не беря в рот?
— Именно так. И если мой анализ корректен, то метод сработает и для курения. Так что расслабьтесь и наслаждайтесь этим реальным массивом кондитерских изделий с кремом, пока у вас есть такая возможность.
Я так и сделал, и последняя в этой реальности чревоугодническая оргия показалась мне по-особому восхитительной. Когда все кончилось, я блаженно выдохнул, и тут меня осенила соблазнительная мысль.
— А можно сделать нечто подобное в области любви?
— Неблагодарный, — сказал Дакворс. — Не отвлекайтесь от ваших вкусовых бугорков.
И, сообразно этому замечанию, хотя и с некоторым внутренним сопротивлением, я так и сделал.
Тэд Вильямс
УТКА
МСЬЕ ВЕРГАЛАНА
Он положил на стол полированную шкатулку розового дерева, подошел к каждому окну по очереди, плотно задергивая шторы, стараясь не оставить и щелочки. А когда развел огонь и поставил чайник на почерневшую плиту, то снова приблизился к столу. Открыв шкатулку, он замер — на лице его промелькнула улыбка. При свете свечи содержимое шкатулки мерцало и переливалось.
— Это был настоящий триумф, Генри, — сказал он громко. — Завтра весь Париж будет говорить об этом. Во всяком случае, лучшая его половина. Как жаль, что ты не мог видеть их лиц — публика была потрясена!
— Да, заинтриговать — это ты умеешь, — отозвался его брат. Отделяемый стенкой, его голос звучал приглушенно. — Какова же была реакция очаровательной графини? Той, чей портрет я видел.
Жерар нарочито небрежно рассмеялся.
— A-а, да, графиня Де Буи. Она смотрела во все глаза и была в таком восхищении, что захотела взять ее себе в дом. — Тут он снова рассмеялся. — Так прекрасна и так, вероятно, разочаруется. — Он потянулся к шкатулке и развязал бархатные тесемки. — Никому не позволю присвоить себе мою маленькую уточку.
С благоговением священника, совершающего причастие, Жерар Вергалан достал позолоченную металлическую утку и поставил ее прямо на стол. Прищурив глаза, он вынул платок из кармана хорошо сшитого, но слегка поношенного сюртука, смахнул пыль с перьев утки и потер ее сияющий клювик. С особенной тщательностью отполировал он стеклянные глаза, которые казались даже более настоящими, чем у натуральной птицы. Эта утка и в самом деле была на редкость красивой: чуть меньше натуральной величины, отточенная до мельчайших деталей и каждое перышко — произведение искусства.
Вергалан убрал носовой платок и подошел к тихо попыхивающему чайнику.
— Нет, тебе стоило посмотреть на них, Генри, — снова заговорил он. — Старый маркиз Гино поначалу и не верил — дряхлый недоумок. «В молодости я видел бронзовых соловьев Константинополя», — говорит и еще машет рукой, как будто это его утомляет. Ха! Держу пари, что в своей молодости он, пожалуй, видел, как они возводят висячие сады в Вавилоне.
Он налил кипятку в чашку с чуть обитой ручкой и добавил немного воды в тазик, который поставил на стол.
— Этот старый ублюдок все распинался перед публикой, повествуя о том, как работал автоматический механизм, как соловьи императора могли опускать и поднимать крылышки и поворачивать голову. Когда же моя уточка пошла, они повскакивали с мест. — Он ухмыльнулся при нахлынувшем воспоминании об успехе. — Никто не ожидал, что уточка столь подобна настоящей. Когда она поплыла, даму, упавшую в обморок, пришлось вынести в сад. Наконец, когда утка проглотила несколько зернышек овса, которые я положил перед ней на стол, то даже Гино не смог скрыть удивления на лице!
— Мне всегда жаль, что я не могу наблюдать твои представления, Жерар, — брат повысил голос, чтоб его услышали. — Уверен, что ты, как всегда, был элегантен и умен.
— И правда, ведь дело не в том, насколько изумительна вещица сама по себе, — задумчиво произнес Вергалан. — По достоинству ее смогут оценить только, если эффектно преподнести. Особенно дамы, они не потерпят грубости. — Он остановился. — Скажем, графиня Де Буи — женщина истинной красоты и сильной чувственности.