— А подходит ли он для этого дела?
— Он? Его всепожирающая ненасытность уступает только его же собственной неприкрытой жадности — это делает его потрясающим бизнесменом, хотя и презренной личностью. Но не лучше ли держать воровство под семейным присмотром?
— Очень разумная позиция. Дайте мне знать, пожалуйста, когда эти акции будут выброшены на рынок.
Новое акционерное общество «Живанём, инкорпорейтед» оказалось на поверку еще более богатой жилой, чем мог предполагать родственник по женской линии профессора Дакворса. Как только идея Дакворса появилась в прессе, публика сразу клюнула. Немедленно поднялась шумиха вокруг акций, и рыночная цена «Живанём, инкорпорейтед» галопом поскакала вверх. Сам факт, что новые услуги оказывались дважды лауреатом Нобелевской премии Дакворсом, убеждал всех в совершенной честности предприятия. А когда Дакворс объявил о полной передаче своего пакета в 51 процент привилегированных акций химическому факультету университета Мерриуэтер, их стоимость подскочила еще на десять пунктов.
Находясь при этом деле с самых его истоков, я собрал в закрома неплохую прибыль. Нет нужды говорить, что я тоже абонировал услуги «Живанём, инкорпорейтед», как и большинство моих коллег по университету. Неразвеянным оставался только скептицизм моей жены.
И хотя у нее текли слюнки каждый раз, когда я с волчьим аппетитом поглощал наполеоны, пирожные со сливочным кремом и пышные шоколадные муссы, она упорно стояла на своем — мол, я хочу получить кое-что задаром.
— За такую сладкую жизнь придется рассчитываться, — говорила она.
— Знаешь, в чем кроется причина твоих переживаний? — негодовал я. — Ты страдаешь от ископаемой протестантской этики. Наслаждение у тебя ассоциируется с грехом. Ну, проснись же. Мы на пороге двадцать первого века. И давно сбросили пелену подобных средневековых идей.
С этими словами я вперевалку выходил из комнаты, горделиво подняв голову.
Некоторые беспокоящие непредвиденные эффекты в действительности имели место. Мой неукротимо растущий вес так скособочил нашу супружескую кровать, что жена приобрела привычку спать на кушетке в гостиной. А плотная голубая мгла сигаретного дыма в вычислительном центре зачастую не давала разобрать символы на клавиатуре и мешала читать текст на мониторе. Тем не менее безграничные удовольствия были неописуемо чудесны.
Но час пробил. Мне на работу пришло письмо, отправленное «Живанём, инкорпорейтед». Компания информировала меня, что впредь я обязан следовать программе тотального воздержания, к письму присовокуплялся план строгой диеты. Перенасыщенная холестерином кровь отхлынула от моих округлившихся щек, и я поспешно позвонил в офис «Живанём, инкорпорейтед» убедиться в отсутствии ошибки. Когда же худшие опасения подтвердились, я извлек из большого холодильника в подвале изрядное число замороженных сочных фруктовых пирогов с творогом и отправил в мусорку. Туда же последовали блоки сигарет с высоким содержанием смол.
Мрак ночных кошмаров тех недель и месяцев не поддается адекватному описанию. Я стал угрюмым, раздражительным, желчным и совершенно неспособным радоваться жизни. Огрызался направо и налево, даже съязвил в ответ почтенному, пожилому, уважаемому человеку — президенту Хинклю. Он был настолько потрясен этим ничем не оправданным и неожиданным оскорблением, что не стал мне, так сказать, сразу рубить голову с плеч. Только в его глазах с красными прожилками заблестели слезы.
Я зашел слишком далеко.
Дакворс пригласил меня для частной отеческой беседы.
— Как ни велика ваша ценность для университета, не стоит испытывать судьбу, — предостерег он. — Вы рискуете оказаться на улице безо всяких рекомендаций.
— Как это так? — огрызнулся я. — А как же тогда бессрочный нерасторгаемый контракт?
— Несовместимое с приличиями поведение дает вполне законные основания для разрыва отношений в одностороннем порядке, — сказал Дакворс.
Я закрыл лицо руками.
— Дакворс, что со мной случилось? — зарыдал я. — Когда-то ведь я был довольно славным парнем. Порой бывал, конечно, не в настроении, но часто улыбался, даже всем встречным детишкам и пожилым дамам.
Дакворс вздохнул.
— Это моя вина, — сказал он. — У вас типичный случай синдрома «Живанём, инкорпорейтед». Я не учел, что будет происходить, когда человек, который проводил свои дни в сибаритских оргиях, внезапно низвергнется в прежнее земное узилище скудного существования. Часть наших клиентов отказалась бросить свою насыщенную жизнь, и тем самым они подписали себе приговор. Однако большинство, как и вы, превратилось в раздражительных мизантропов.
Он внимательно посмотрел мне в глаза, проникая в самую Душу.
— Примете ли вы мои извинения? — спросил он.
— Никогда, — твердо ответил я. — Это ваша вина. И вам придется приложить все свои гениальные творческие способности, чтобы вывести нас из этого тупика. Вам не постичь силы наркотического пристрастия к холодной индейке с баварским сметанным пирогом. Я не могу оторвать взгляд от переполняющих пепельницы размякших окурков, будто это бесценные алмазы. Помогите мне, Дакворс, — воззвал я. — Пожалуйста, помогите мне!
Тут к моему крайнему замешательству я осознал, что обрушиваю кулаки на подушки офисного дивана, а по моим щекам текут крупные слезы.
Дакворс старался успокоить меня, и я заметил выражение решимости в его темных глазках, что не предвещало ничего хорошего любой самой неразрешимой проблеме. Несколько недель до него нельзя было дозвониться. Я пришел к убеждению, что он бросил меня под обстрелом на поле боя. Отчаявшись, я был уже на грани присоединения к группе сражающихся под знаменем взбитых сливок, когда раздался звонок.
— Срочно зайдите ко мне в лабораторию, — сказал Дакворс. Уйма уверенности звучала в его словах.
— Вы хотите сказать…
— Вашим мучениям пришел конец, — перебил он меня.
Я спотыкаясь несся на всех парах по накуренным коридорам, пока не ввалился в лабораторию Дакворса. Его взъерошенная голова была наклонена вперед, а взгляд вперялся в некое устройство, напоминавшее изогнутую детскую пустышку. Оно соединялось проводами с кассетным магнитофоном, лежащим на лабораторном столе.
— Что это за ерундовина? — спросил я.
— Не задавайте глупых вопросов. Просто поместите эту пустышку в рот так, чтобы она касалась языка.
Дакворс заботливо, словно начинающему родителю, показал мне, как брать эту штуку в рот, чтобы не задохнуться. Затем направился к холодильнику и вернулся с тарелкой.
— Я хотел бы, чтобы вы всё это съели, — твердо сказал он. — Пустышка, должно быть, создаст некоторые неудобства. Но, употребляя маленькими кусочками, вы справитесь.
— Баварский сметанный пирог? Пожалуйста, дружище, не будь таким бессердечным. Если бы ты только знал, чего мне стоило от него отказаться.
— Ешь, — скомандовал Дакворс безо всяких сантиментов.
Я отламывал маленькие кусочки и в обход пустышки проталкивал их в горло. Упоительность ощущения была почти непереносимой. Тут я заметил, что Дакворс включил свой магнитофон.
— Что это вы делаете? — промычал я, как из кресла дантиста.
— Записываю биопотенциалы ваших вкусовых рецепторов, — сказал он спокойно. — Эта уникальная пустышка — в действительности регистрирующий электрод. Он может также использоваться для стимуляции.
В моих глазах вспыхнула надежда.
— Дакворс! — вскричал я. — Вы воистину гений! Значит, записав таким образом биопотенциалы своих собственных нервных клеток, я могу прокрутить запись и стимулировать вкусовые рецепторы в нужной последовательности, когда бы ни возжелал насладиться? Самые изысканные радости обжорства можно будет получить, ни крошки не беря в рот?