Все, что существует, развилось, по моему мнению, из случайного приложения законов Вселенной. Я нахожу гипотезу о направляющем высшем разуме гораздо менее правдоподобной, чем — о случайном процессе, который просто возникает здесь в данный момент времени. Он мог бы возникнуть где-то еще, но случилось так, что он здесь…
…Мы должны различать научное знание и знание вообще. Научное знание — как бы только один из видов знания. Оно достигается особым образом. Есть знание, достижимое и другими способами. Например, молодой влюбленный знает,что его возлюбленная — самая прекрасная девушка на свете. Он не измеряет ее так и эдак; он знает по собственным неописуемым, неизмеримым никакими приборами ощущениям.
[О письме поклонника]
Он отвечает на мою недавнюю статью, в которой я развенчиваю мистическое объяснение Вселенной. Он утверждает, что в нашей планетарной системе Солнце соответствует мозгу, девять планет — девяти основным отверстиям в человеческом теле (два глаза, два уха, рот и, я полагаю, уретра и анус, — молодой человек, очевидно, не рассмотрел кое-что как следует, или он считает человеческим только мужской организм, иначе ему пришлось бы объяснять и десятое отверстие), астероиды (как взорвавшаяся планета) — пуповине (как отверстию, когда-то существовавшему, но исчезнувшему). (А может, пояс астероидов и есть то десятое отверстие, исчезнувшее при изменении пола?) Этот парень также утверждает, что если бы мы могли счесть все астероиды, кометы и меньшие тела, то число равнялось бы количеству пор в коже — малых отверстий.
Я послал ему открытку, в которой говорится: «Великолепно обосновано! И впрямь, пупок, так же, как и астероиды, находится посередине тела».
[1968] Я получил уже два письма от людей, недовольных моими откровенными высказываниями в адрес Великовского, первое — от социолога, второе — от философа, не соглашавшегося с моим «догматичным» отношением к Великовскому, являющимся следствием того, что я, как и многие ученые, желаю задавить его, несмотря на то, что он приглашался во многие колледжи известными деканами и везде был встречен большими, полными энтузиазма толпами.
Я отписал этому философу, что не может быть одновременно и то, и другое. Если Великовского постоянно приглашали беседовать с толпами народа в колледжах, где же тут «задавление»? Однако если мерить истину величиной и энтузиазмом толп, то я не стал бы тратить время на Великовского, а сразу бы занялся проповедником Билли Грэмом.
Что я ненаписал, поскольку это было бы слишком жестоко, это, что про-Великовская клика собрана практически целиком из не-ученых грамотеев, таких, как мой друг — философ. Было время, когда философы считались сливками научного общества, а теперь само слово «философ» вызывает непроизвольную усмешку, которую не всегда можно разглядеть, но которая существует. Физики стали новой интеллектуальной элитой (что также не всегда оправдано, но остается фактом), а сгорающий от нетерпения философ только рад запрыгнуть на поезд теории, выставляющей физиков: а) ошибающимися глупцами и б) преступными надоедами.
[Дорогой доктор Азимов, почему, черт возьми, Вы побеспокоились отвечать на письмо, упрекающее Вас за Ваше поведение по отношению к Великовскому? За те пять минут, пока Вы написали свой ответ, положили его в конверт, приклеили марку и запечатали, Вы бы могли написать столько слов для своей новой книги. Сколько, при Вашей скорости печати? Вы у нас — математик, не я. Посчитайте и усовеститесь.]
[На полях моего письма Айзек написал напротив слова «почему»] Потому что я заядлый спорщик.
[О рецензии на одну из его научных книг]
…я сел и написал пышущее яростью письмо… я отметил, что факты остаются фактами и что я потрясен, узнав, что автор обзора предпочитает подгонять факты к теории, и что это беспокоит меня, так как в том же издании была его собственная статья, одобряющая широкое применение пестицидов, и я не уверен, безопасно ли прислушиваться к его мнению…
Написав письмо, поставив адрес на конверте авиапочты и запечатав его, я почувствовал, как моя ярость улетучивается. Я перечитал обзор и нашел, что он был глуп, но не так вреден, как я думал. Автор даже использовал слово «интересный» в одном месте, так что обзор был не напрочь плох. Поэтому теперь я должен набраться духу и разорвать этот конверт с совершенно новой маркой.
P.S. Я только что разорвал его.
[Он любил Бенджамина Франклина.]
…Вчера я узнал кое-что новое о нем. Во время американской революции капитан Кук участвовал в удивительных походах через Тихий Океан. Он был одним из первых современных научных исследователей, искавшим не золото, барыши или колонии, но знания. В те дни американские каперы рыскали по морям, выискивая английские корабли, чтобы утопить, в какой-то степени из патриотизма, но в основном из-за добычи. Капитана Кука тем не менее не трогали и даже не беспокоили, так как он находился под официальной защитой американской революции, по совету и настоянию Бенджамина Франклина.
Франклин хорошо понимал, что стремление к познанию (Вселенной — учеными, человеческих мыслей и чувств — писателями и художниками, человеческой этики и поведения — психологами, философами и — гм — теологами) является высшей целью человечества и что именно оно возвысило человека над другими животными. Важнее же всего, что Франклин понимал сам и заставлял американское правительство осознать приоритетность этого стремления над любыми государственными интересами.
Мы живем во времена, когда наука сделала понятие «сугубо государственных интересов» совершенно устаревшим, просто мало еще кто из нас это понимает. Такие люди как Кеннеди и Хрущев понимают, что «сугубо государственные интересы» — лишь окольное название самоубийства, и стараются (преодолевая всевозможные трудности и огромное сопротивление) поставить благо человечества во главу угла. Но есть и другие люди, понимающие архаичность обычных государств, но желающие произвести другое разделение — на основе цвета кожи. На стороне этих дьяволов и коммунистический Китай, и ЮАР, и расистский юг США, и многие другие.
[О «докторе Стрейнджлаве»]
Я никоим образом не считаю, что никто не должен смеяться (правда, только без злобы и ожесточенности) над учеными. Восхищаясь учеными и наукой, бесконечно любя их и уважая, я в то же время понимаю, что они — как и все остальное — могут служить мишенью для сатириков. Собственно говоря, укрыть ученых от пера юмористов, пусть даже злобного, было бы исключительно опасно для самой науки. Сделать из нее религию — значит возвести на трон ее худшие аспекты: авторитаризм, иерархичность и т. д.
В частности, я сам осознаю опасность того, что наука без особого сопротивления с ее стороны может стать марионеткой национализма и создать огромную угрозу для человечества. Действительно, существуют ученые, признающие свой первейший долг только по отношению к некоему произвольно выбранному сегменту человеческого рода, а не ко всему человечеству, есть и такие, для которых гордость от их творений или теорий, или их собственное болезненное самолюбие стоит над высшими интересами — интересами человечества. Да, конечно, я имею в виду и Теллера, при этом мне хотелось бы знать, не взял ли Питер Селлерс прототипом для этого героя Вернера фон Брауна.
[Из другого письма]
Мне не дает покоя, что люди готовы считать всех ученых воплощением зла за их участие в создании атомной бомбы, в то время как именно ученые протестовали против ее создания (не все, конечно) и боролись против нее. Решение ее использовать приняли политики, а взорвали ее военные — но есть ли хоть один политик или военный, публично выразивший сожаление в том, что он принимал участие в создании ядерной бомбы и ее использовании? На мой взгляд, к науке сегодня привлекаются люди с таким складом ума, какие в древние времена занимались философией, в средневековье — богословием: не просто лучшие, но наилучшие. (Что, конечно, не означает отсутствия проходимцев в рядах ученых.)