— Ты знала! — прошептал я. Мне было ясно — она не хотела, чтобы слышала мать.
— Si, — отвечала она.
— А, сова… — выдохнул я. Ум мой искал ответа, но тело до того устало, что колени подкосились, и я упал ничком. Как ни мала и хрупка была Ультима, у нее хватило сил поднять меня на руки и отнести к себе. Она опустила меня на свою постель и потом, при свете маленькой мерцающей свечки, смешала в жестяной кружке один из своих травяных настоев, подержав над огнем, согрела и дала мне выпить.
— Они убили Лупито, — вымолвил я, проглатывая снадобье.
— Я знаю, — кивнула она — приготовив другое лекарство и омыла порезы на моем лице и ногах.
— Он попадет в ад? — спросил я.
— Об этом не нам судить, Антонио. Недуг войны не вывели из него, и он не ведал, что творил…
— А люди на мосту? Мой отец?
— Мужчины поступают так, как должны, — ответила она. Ультима сидела рядом на постели, голос ее успокаивал, а напиток, что она дала мне, клонил в сон. Дикое, пугающее возбуждение, владевшее моим телом, начало спадать.
— Обычаи мужчин темны, и их нелегко познать, — услыхал я ее слова.
— А я их познаю? — спросил я веки словно наливались свинцом.
— Ты многое познаешь, и увидишь многое, — услыхал я ее далекий голос. Я почувствовал, как меня накрывают одеялом. Мне стало спокойно в теплой неге этой комнаты. Снаружи завела сова свою песнь, вопрошая мрак, и я уснул.
Но и в глубоком сне меня обступили видения. Я увидел трех моих братьев. Увидел такими, как до расставания, перед войной — казалось это было давным-давно. Они стояли у дома, что сняли мы в городке, и глядели за реку, в холмы льяносов.
— Отец говорит — город крадет нашу волю, говорит, что нам следует возвести за рекой крепость, на одиноком холме пересмешников, — кажется, первым заговорил Леон, он был старшим, и голос его всегда имел печальный оттенок. Но в густой дымке сна я не мог быть в этом уверен.
— На сердце у него тяжесть, с тех пор, как мы переехали в город, заговорил второй; предки его были из рода Марес, мужи моря; то были конкистадоры, чья воля не знала узды.
Теперь говорил Эндрю! Эндрю! Я расслышал точно, потому что голос был хриплым, под стать его плотному крепкому телу.
— Отец говорит, что воля дикого коня — в крови у Маресов, и взгляд их всегда устремлен на запад. Отцы его вышли из вакеро, и оттого он считает, что и мы станем мужами льяносов. Третий голос, я уверен, принадлежал Юджину.
Мне хотелось прикоснуться к ним. Я жаждал их близости. Вместо этого я заговорил.
— Нам всем нужно сойтись вокруг нашего отца, — услыхал я собственный голос. Его вещий сон — скакать на запад в поисках новых приключений. Он строит дороги, что тянутся к самому солнцу, и по этой дороге мы должны пройти вместе с ним.
Братья нахмурились.
— Ты — из рода Луна, — вскричали они в один голос, и по воле матери тебе предстоит стать земледельцем-священником!
Голуби пришли напиться в спокойствии речных омутов, крики их звучали грустью во мраке моего сна.
Братья смеялись.
— Ты всего лишь дитя, Тони, ты — вещий сон нашей матери. Оставайся и спи под воркованье голубей, пока мы перейдем могучую Реку Карпа, чтобы воздвигнуть отцовский замок среди холмов.
— Я тоже пойду! — вскричал я вслед трем темным фигурам. Я подниму илистые воды реки, благословляя наше новое жилье!
Вдоль по реке разнесся, наполняя долину, мучительный вопль одинокой богини. От этого протяжного плача в жилах мужчин стыла кровь.
Это плакальщица, Ла орона, — вскричали в страхе братья, — это старая ведьма, что рыдает на речных берегах, жаждая крови подростков и мужчин!
Ла орона жаждет души Антонио-о-о-о-о-о-о…
— То — душа Лупито, — вскричали они в страхе, — осужденная скитаться по реке ночами, потому что воды ее унесли его душу!
Лупито жаждет благословения-а-а-а-а-а-а…
— Нет! Ни то, ни другое! — вскричал я. Вскинул черную рясу священника на плечи, затем воздел руки над головой. Вокруг меня клубился туман, а когда я заговорил, вспыхнули искры.
— Это сила реки!
— Спаси нас, вскричали братья и потянулись ко мне.
Я воззвал к силе реки, и она позволила моим братьям перебраться, вместе с плотницким инструментом, чтобы воздвигнуть наш замок на холме.