Мягкий сигнал возвестил время завтрака. Вандерхорст поднялся с кровати, потянулся и подошёл к слоту раздачи. Над ним включился экран, с которого Вандерхорста приветствовала, улыбаясь, молодая женщина.
— Доброе утро, капитан. Хорошо ли вы спали?
— Я всегда хорошо сплю. Это важная часть моей работы.
— Мы хотим, чтобы вы пришли в норму. Вы поступили к нам в состоянии сильного перенапряжения…
— Как насчёт завтрака? — оборвал её Вандерхорст.
— Конечно, капитан. Может быть, сегодня вы более расположены к беседе? Обстоятельства складываются чрезвычайно удачно, старший советник свободен весь день и очень хотел бы встретиться с вами.
— Сейчас мне нужен завтрак. Дадут мне его?
Женщина смотрела на него ласково, как мать на непослушного ребёнка.
— Капитан Вандерхорст, если бы вы попытались понять, как мы хотим вам помочь, я уверена, вы были бы рады сотрудничать.
— Я не сотрудничаю на пустой желудок.
И в этот, и в последующие дни, каждый приём пищи проходил под аккомпанемент лести и мягко выраженного сочувствия. Вечером пятого дня, когда Вандерхорст сидел за своим бледно-голубым столиком и раскладывал пасьянс, дверь отворилась. Крепко сбитый социальный ассистент стоял на пороге, и в его руке был небольшой дорожный чемодан.
— Прошу вас пройти со мной, капитан Вандерхорст.
— Куда мы направляемся?
— Вы снова допущены к нормальной жизни. Вам бы лучше, капитан…
— Просто покажите мне выход.
К его удивлению, молодой человек так и сделал. Вандерхорст ожидал потока бесконечных вопросов и проявлений заботы персонала Профилактория, но вместо этого его провели голубыми коридорами вниз, к обыкновенной двери. Младший социальный ассистент передал ему чемоданчик, открыл дверь и сказал:
— Рады были помочь, капитан Вандерхорст.
Вандерхорст ничего не ответил. Он никак не ожидал встретить сенатора Далтон, стоявшую у личного “Лендроллера”.
— Это вы меня отсюда вытащили? — спросил Вандерхорст.
— Кое с кем переговорила. Вы готовы снова отправиться в полёт?
— Позволят ли мне вернуться на Землю?
— До тех пор, пока я имею хоть какое-нибудь влияние, ваш дом здесь. Надеюсь, в следующий раз неприятностей от вас будет поменьше.
— Мне будет сто двадцать пять лет, когда я вернусь. Может, стану мудрее.
— А мне будет восемьдесят один, как вы верно заметили, и я буду поддерживать вас. Правда, моя помощь окажется не столь эффективной, как на сей раз. Всё может обернуться против вас и программы. Помните об этом.
Вандерхорст пожал плечами.
— Я не смог бы помочь, если бы остался. Плохой из меня политик.
Далтон расхохоталась.
— Это еще мягко сказано. Думаю, каждому из нас следует заниматься своим делом.
Вандерхорст расположился на сиденье автомобиля. Они медленно покинули комплекс Профилактория, затем выехали на загородную трассу и разогнались до огромной скорости. Насыпи по обе стороны дороги закрывали весь рукотворный мир. Над ними нависло неподвижное вечернее небо, холодное и безразличное.
Вандерхорст был уверен, что Далтон сдержит своё обещание и сделает всё, что в её власти. Хотя он не питал никаких иллюзий, но его это, как ни странно, совсем не заботило. Земля — его дом, как ни крути, вне зависимости от успеха или провала Далтон. С этим Вандерхорст ничего не мог поделать.
Он любил эту планету, такую яркую на фоне черноты космоса. Смотреть на неё со стороны гораздо проще, чем жить на ней. Он мог бы видеть то же самое и с Луны. Сила тяжести меньше, не придётся привыкать. Он мог бы даже встречаться с людьми, общаться и жить в мире. Мог бы быть счастлив там.
Вандерхорст вдруг расхохотался, и Далтон с любопытством взглянула на него. Усмехаясь, он сказал:
— Я подумал, что бы сказал мой отец, если бы узнал, что я доверил своё будущее политику.
Откинувшись назад, он засмеялся от радости, чувствуя как напряжение и гнев оставили его, сброшены прочь, словно старая одежда. Небо потемнело и появились первые звёзды. Вандерхорст посмотрел на них с удовольствием. Как приятно всё-таки возвращаться домой.
Отец потерял работу незадолго до болезни мамы. После он все чаще засиживался дома. Сперва продолжал вставать, одеваться и уходить из дома еще до того, как я и Миранда уходили в школу, но через месяц или около того уже перестал бриться и спал допоздна. Когда мы возвращались, отец обычно лежал, растянувшись в одних трусах на диване в гостиной. Его светлая кожа была испещрена черными и красными татуировками, которыми он так гордился, и которые так нас смущали. В нашем возрасте папа был настоящим героем. Он всё удивлялся, как его дети вышли такими консервативными.