Несмотря на то, что шайка хвасталась своей «практикой», в делах полиции за последние шесть месяцев не было ни одного нераскрытого исчезновения, так что, скорее всего, это был просто треп. Мы должны были довольствоваться тем, что Группу Иисусов распустили. Позже, однако, я слышала, что они организовали себе лигу регби, как более подходящий способ для выхода их агрессии.
Мама, конечно, заставила Иисуса сидеть дома, но всего месяц — не так уж плохо, учитывая его участие в тех событиях. В конце он всё исправил, сказала она, так и было. С этим я не могла поспорить.
Она говорит, что ему надо чаще выбираться из своей ниши в гостиной, и заставляет его посещать плотницкие курсы в Техническом колледже. Уже прошло две недели, и у него действительно получается. А еще говорят, что чудес больше не происходит!
Что касается меня, то я стараюсь быть с ним помягче. Думаю, каждый получает того Иисуса, которого заслуживает.
А ведь могло быть хуже. Мама могла бы вместо этого заключить контракт на покупку клона непорочной Девы Марии.
Виктор Алекс
ШАРИК
(Рассказ)
Есть люди покладистые, надёжные, с известной долей житейской сметки и здоровым практицизмом. Они всегда приветливы, добродушны и особенно хороши тем, что лишены всякой оригинальности, так что даже самый заурядный человек на их фоне может щегольнуть своими небольшими способностями. На них можно рассчитывать в душевную непогоду, и всё же, когда поживешь с ними несколько дней, узнаешь поближе их дела и заботы, до того покажется всё тоскливым, серым, скучным и ненужным, как бывает в нудный осенний дождичек. И потому стараешься видеться с ними нечасто, и больше по делу, или чтобы излить душу, и с облегчением расстаешься, чтобы забыть до следующего раза когда возникнет в них нужда. Вот к такому типу людей и принадлежал Боря.
У него была невыразительная, какая-то обыденная внешность, невзрачная фигура, обвисшие плечи. Единственное, что было в нем необычное — это глаза. На маленьком личике они казались даже большими. В них проглядывала обнаженная растерянность, как будто неожиданно показали всему миру его сокровенную тайну. Словно стараясь спрятать эту тайну, он старательно избегал взгляда собеседника, а при разговоре всегда смотрел в пол. Речь его звучала невнятно, как старая, стертая магнитофонная запись. Вообще в его манере держаться была скованность механизма, работающего по узкой, раз навсегда заданной программе. Это впечатление еще усиливалось от его натянутой улыбки, которая при всей её искренности казалась резиновой, и болтающимися при ходьбе руками, которые издали походили на рычаги работающего агрегата. Его болезненная застенчивость не имела границ: даже с родителями он не мог говорить свободно. В свои 35 лет он еще пребывал под их опекой, во многих жизненных вопросах был сущим ребенком, и хотя прошел институт, армию, работал несколько лет в офисе, где все было построено на общении, сохранил кристальную непорочность: не пил, не курил, а женщин панически боялся. Он вёл ограниченный образ жизни в рамках замкнутого треугольника: дом, работа, родители, родственники родителей; он совсем не имел друзей, а с несколькими приятелями, с которыми поддерживал отдаленное знакомство, виделся нечасто и больше по их инициативе. Этому способствовала его удивительная пассивность, полное равнодушие ко всему на свете. Зная его еще со школы, я не помню, чтобы он когда-либо чем-нибудь интересовался и поэтому я страшно удивился, когда увидел у него на столе учебник парапсихологии и две работы известного французского психиатра Жаве.
В тот день я заскочил к Боре с тем, чтобы перехватить денег рублей до получки. Я начал издалека. Вначале я жаловался на свою несчастную жизнь, потом — на жену, потом стал осторожно переходить к главной теме нашей встречи, т. е. к тяжелому материальному положению. Вдруг Боря спросил, не занимаюсь ли я по-прежнему нумизматикой. Я удивленно посмотрел на Борю. Дело в том, что в университете я поочередно увлекался то эпиграфикой, то палеографией, то русской лингвистикой, ну и в том числе и нумизматикой. Но это было в прошлом, а теперь я был серьезным сотрудником серьёзного издательства и охладел практически ко всему кроме семьи, покупок, и своего старенького канцелярского стола на работе. Все это я начал было говорить Боре, но он прервал меня: