— Его должны посадить в тюрьму. Или отправить на исправительные работы.
Я слышала отчаяние в своем голосе. Было ощущение, что это наша общая вина: моя, полиции, миссис О’Шейн — нашей соседки, — и в любом случае зло должно быть наказано.
— Ну что-нибудь они должны же сделать!
— Его посадили на месяц. Отсиживать будет по выходным. За стрельбу из ружья без разрешения городских властей.
Она говорила своим обычным спокойным голосом. Но никогда еще он не звучал так мрачно.
— О, Элизабет, мне так жаль.
— Да, мне тоже.
А спустя две ночи появились эти собаки.
Я только что свернула с Эш-стрит на нашу улицу, когда вдруг увидела первую. Она бежала прямо посреди улицы, но, должно быть, услышала, что едет машина, — когда я начала тормозить, она оглянулась, посмотрела на меня и свернула на обочину, поросшую травой. Я поехала еще медленнее. Сибой был единственной собакой во всей округе до своей гибели, значит, эта, скорее всего, приблудная. Я остановилась. Собачка была маленькая, по весу, верно, не больше пяти килограммов, и была похожа на пуделя, только более пушистая, без этих смешных шариков на лапах и хвосте. Мордочка умная, с коротким маленьким носиком, а изо рта свешивается розовый язычок. Я догадалась, что она направляется к дому Петерсона, поэтому решила вылезти из машины, надеясь, что смогу поймать ее в последний момент и отправить в приют для бездомных животных. Единственное, что заставляло нас приближаться к его дому, — необходимость предотвратить очередное убийство.
Когда я открыла дверцу, собачка повернулась и вновь взглянула на меня темными смышлеными глазами. Она смотрела с любопытством, навострив ушки. И не отреагировала на мой свист. Когда я попыталась приблизиться к ней, она нырнула в колючую изгородь между домами. Ну, отлично. Я слишком стара, чтобы ползать на коленях под изгородью за собакой, которая недостаточно умна, чтобы оставаться дома. Пришлось поковылять обратно к машине.
У меня вошло в привычку приносить Элизабет термос с горячим шоколадом каждый вечер около семи. По вечерам она сидела на крыльце, не сводя глаз с дома Петерсона. Я беспокоилась и нервничала из-за того, что она там сидит, и уже никто не мог притворяться, что в нашем районе все хорошо, — вид Элизабет напоминал нам, что это не так. А термос с шоколадом — это была уже какая-то помощь с моей стороны. По крайней мере, можно было спокойно вернуться домой.
— Становится совсем холодно, — проговорила я, подойдя к ней, — правда? Вы же знаете, что обещали мороз и снегопад. Нам самим потом с трудом будет вериться, что мы могли сидеть здесь так поздно.
Наконец-то я прекратила спрашивать, как у нее дела. Самое лучшее, что я могла делать ~ притворяться, что все нормально.
Элизабет промолчала. Она встала со стула и подошла к перилам крыльца.
— Посмотрите, — сказала она и указала вперед правой рукой в перчатке, при этом не выпуская камня из рук.
По дороге, в круге яркого света от уличного фонаря бежали две маленьких белых собачки — точь-в-точь, как та, что забегала сюда недавно.
— Вы не знаете, чьи они? — спросила я.
— Знаю, — ответила она, но не сдвинулась с места.
— А не лучше ли будет… Ну, не знаю… Ведь они направляются к дому Петерсона.
Она не отвечала, только смотрела на них. Они мелькали белыми пятнышками в тенях, легших на улицу. Я кашлянула.
— Ничего с ними не случится, — сказала она.
В первый вечер их было штук шесть. Они сидели на дорожке перед входом в дом Петерсона целый час Не двигаясь Не издавая ни звука. Чуть позже восьми они вскочили без малейшего шума и убежали. Знал ли Петерсон вообще, что они появлялись, Свет горел в гостиной и еще в паре комнат Крыльцо также было освещено. Но Петерсон ни разу не подошел к двери.
Следующим вечером они вернулись. И бегали по вечерам целую неделю, с каждым разом их становилось все больше. Я видела их около семи вечера, когда шла через двор к дому Элизабет, они бежали по улице так невозмутимо, как будто их в этом мире ничто не заботило. Они были очень милы. Сидели перед крыльцом Петерсона полукругом обычно час, а иногда немного дольше. Теперь их уже было столько, что они садились в два ряда и ждали чего-то, — Петерсона, как можно было предположить, но он все не появлялся, и собакам приходилось возвращаться.
Все следили за ними. Миссис О’Шейн в темно-синем шерстяном пальто, которое она обычно надевала в церковь на воскресную службу, выходила на крыльцо. В семье Хороси раздвигали занавески на большом окне в гостиной и выключали свет. Но никто не вызывал ни санитарный контроль, ни полицию. Уверена, что ни один человек не считал это нормальным. Но зачем они здесь появлялись?