Миссис О’Шейн стояла на крыльце. Ее почти не было видно с моего места, — ее пальто и шарф были слишком темными, — лишь время от времени я видела движение крохотного белого пятнышка лица, когда она переступала с ноги на ногу или отворачивалась от ветра.
Должно быть, собаки ее тоже заметили. Они вдруг перестали выть и разом повернулись — синхронность этого движения была сверхъестественна — и уставились на нее. Они не кинулись на нее, как на Петерсона. И тогда мне показалось, что, может быть, это только оттого, что Петерсон не вышел из дома на их вой.
Что бы ни было причиной, но собаки начали приближаться.
Вы можете сказать, что ей достаточно было отступить назад, чтобы оказаться в доме. Но она, напротив, осталась сидеть до тех пор, пока все не кончилось. Если бы я была на улице в этот вечер, если бы я сидела на крыльце в добрых десяти футах от двери и ко мне подкрадывались двадцать пять рычащих собачек… не уверена, что я бы не застыла от страха.
Мне ничего не было слышно через закрытые окна, кроме порывов ветра. По ту сторону улицы в своей гостиной стояла Дженет Дональд с прижатой ко рту ладонью. Первая собака уже была у крыльца дома миссис О’Шейн. Женщина не шевелилась. Мне хотелось крикнуть ей: «Бегите прочь, скорее в дом!». Все кругом застыло, только белые маленькие собачки постепенно приближались к миссис О’Шейн.
Вдруг к ним выбежала Элизабет. Она остановилась посреди двора, на секунду заколебавшись, как будто пыталась принять окончательное решение, а потом пошла по дорожке к дому. Собаки расступились перед ней, как море перед Моисеем, и вновь сомкнули ряды за ее спиной.
Трудно было разглядеть все подробности из моей гостиной. Дом миссис О’Шейн, скрытый деревьями, находился четырьмя дворами ниже по ту сторону улицы. Но я видела, как Элизабет подошла к ней и, скорее всего, заговорила. Единственное, что мне удалось разглядеть после этого, — как Элизабет взяла ее за руку и повела к двери. Они перекинулись парой фраз, а потом миссис О’Шейн зашла в дом.
Когда Элизабет спустилась с крыльца, собаки снова расступились перед ней. Я смотрела, как она идет вверх по улице. Как раз, когда она прошла мимо моего дома, собаки, наблюдавшие за ней, вскочили на ноги, и все, как одна, повернулись и побежали прочь.
На следующее утро я встала рано, оделась, быстро позавтракала и пошла к Элизабет с твердым намерением выяснить, что значит все происходящее. Прежде всего, отчего пушистые маленькие собачки терроризируют Петерсона.
Когда дверь открылась, я не могла не заметить, какое бледное и осунувшееся лицо у Элизабет, как будто она поправлялась после долгой болезни. И, несмотря на то, что она, как всегда, была подтянута и опрятна, в уголках рта обозначились новые складки, а когда я, сидя за столом на кухне, смотрела, как она готовит кофе, то заметила, что ее пальцы то и дело барабанят по столу, а это было для нее совсем несвойственно.
После того, как она подала мне кофе, налила себе чашечку и села за стол напротив меня, я глубоко вздохнула и сказала:
— Я хочу знать, что происходит.
Элизабет добавила сливок в кофе из маленького сливочника в форме петушка.
— А вы как думаете?
— Откуда взялись эти собаки?
— Не все ли равно, откуда?
Я взглянула на нее. Тонкие черты лица, белая кожа, тщательно уложенные волосы и ухоженные руки, — она выглядела почти высокомерно, как если бы я спросила какую-то невероятную глупость. Я выпрямилась. Почему, собственно, нельзя спросить? Что плохого в желании соседей привести все в норму?
— Так дальше не может продолжаться. В самом деле, не может.
Я старалась говорить спокойно, но уверенно, как обычно разговаривала с упрямыми пациентами в полубессознательном состоянии в больнице.
— Не в моих привычках говорить за других, но, помилуйте, Элизабет, вчера вечером они чуть не искусали миссис О’Шейн.
Элизабет откинулась на спинку стула. Сеточка морщин в уголках глаз, казалось, немного разгладилась. Она приоткрыла рот, собираясь заговорить, но тут что-то за дверью привлекло ее внимание, и губы вновь сомкнулись. Она встала; движение было настолько резким, что ножки стула скрипнули по полу. Подойдя к кухонному окну над раковиной, она выглянула на задний двор.
— То, что я делаю, должно было произойти намного раньше, — она резко повернулась ко мне. — Вы говорите, что он был всего лишь псом. Видно, вы все так и считаете между собой. Да, он был всего лишь псом, но…, — она запнулась, и тень раздражения промелькнула по ее лицу. — Он научил меня настоящей любви, мужеству и преданности. Мне плевать, что говорят другие. Здесь нарушено равновесие между добром и злом.