Элизабет налила две кружки кофе, вручила мне одну и села рядом. Она, похоже, не могла успокоиться. И все смотрела на поводки и ошейники, аккуратно развешанные у двери. Наконец встала, прошла в дальнюю комнату и вернулась с большой коробкой, куда сложила все ошейники с вешалки, на которой было выгравировано имя Сибоя.
— Элизабет, — начала я, но она уже вышла. Я проследовала за ней в кабинет, где она открыла дверцы секретера. С величайшей осторожностью и нежностью она вынула вымпелы Сибоя, его грамоты, кубки и две медали.
— Не обязательно делать это сейчас, — сказала я, снова подумав, что надо было уйти.
— Нет, — возразила она, — сейчас. Она прошла на кухню за скотчем, положила его на коробку и понесла ее на чердак. Я оглядела кабинет, закрыла дверцы секретера, которые она оставила открытыми и, поскольку не знала, что еще сделать, пошла за ней.
Я застала Элизабет, стоящую на коленях перед коробкой, которую она пыталась заклеить. Она плакала, то и дело зло смахивая слезы.
— Давайте я помогу, — предложила я, опускаясь рядом с ней. Я держала створки коробки, пока она их склеивала. Она наложила скотч два раза крест-накрест, потом три раза обмотала коробку вокруг, заклеивая каждый шов, пока не кончился моток. Затем села на пятки и стала смотреть на нее, ничего не говоря.
— Не…, — начала я.
Она бросила пустую катушку через всю комнату. Катушка упала в старое корыто, и, похоже, этот звук испугал Элизабет. Она поднялась на ноги.
— Почему он это сделал? — она начала ходить из угла в угол: десять шагов туда — десять обратно. — Почему?
— Я не…..
Она повернулась и посмотрела на меня:
— Не было никакого повода. Какая беспричинная жестокость и подлость! И что ему сделают? — Она опять начала метаться. — Что? Фактически ничего. Разве что оштрафуют? Посадят в тюрьму на пару месяцев? Направят на исправительные работы? Для него все это — маленькое неудобство, не более.
Я оперлась на перила и встала.
— Примерно так с ним и поступили в прошлый раз, — подтвердила я.
Она опять остановилась:
— В прошлый раз?
Я смахнула пыль с одного из чемоданов своим носовым платком и села:
— Значит, это было прежде, чем вы сюда переехали. Он застрелил кота Дональдов стрелой из лука. И сказал, что это вышло случайно. Его оштрафовали на пятьсот долларов за жестокое обращение с животными и обязали выплатить Дональдам сто долларов для покупки другого кота, этим все и ограничилось. А недавно утонул пудель миссис О’Шейн. Мы не могли доказать, что это его рук дело, но…..
Элизабет возмутилась:
— Почему вы позволяете ему?
— Позволяем? Да мы ничего не можем сделать. Что мы можем? Мы вызываем полицию. Я всегда первая звоню в полицию, когда что-нибудь случается.
Я уже начала задыхаться и обрадовалась, когда Элизабет отвернулась и принялась ставить коробки одна на другую, чтобы освободить место для новой. Раньше у нас не возникало никаких разногласий, но нужно отдать ей должное — её утрата была слишком тяжела. Все, кроме неё, знали, как опасно держать животных по соседству с Петерсоном.
— Взгляните, — сказала она через минуту, пока я раздумывала, уйти мне или попытаться вновь с ней заговорить. Я увидела маленькую коробку с крышкой. Подойдя к чемодану, она поставила на него коробку и сняла крышку.
— Это принадлежало моей матери. Я и забыла, что все это здесь, наверху, — она вытащила маленький хрустальный шар и сдунула с него пыль. Тот сразу будто засветился, но она положила его назад, и я решила, что это был всего лишь отсвет от пыльной голой лампочки, висевшей над нами. Она вынула колоду карт.
— Карты Таро, — произнесла она и стала вынимать другие предметы, один за другим. — Руны. Китайская книга предсказаний. — Она вытащила, по крайней мере, дюжину предметов из маленькой коробочки.
— Знаете, моя мать верила во все это. На дружеских вечеринках она диагностировала по ауре и разговаривала с духами, — в голосе Элизабет послышалась нежность, и мне это показалось очень странным. Для такого человека, как она, сухого и расчетливого, карты Таро, ауры и хрустальные шары не должны были представлять интереса.
— Что это? — спросила я, заглядывая в коробку.
Элизабет достала гладкий голубой камень с белыми и фиолетовыми прожилками, разбегающимися внутри него. Когда она сжала его в руке, мне показалось, что прожилки поменяли положение под ее пальцами и улеглись новым узором от тепла ее ладони.
— Это счётный камень, камень возмездия.
Она встала.
— А что он делает, этот камень? — я имела смутное представление о картах Таро, рунах и других вещах, но о счётном камне никогда не слыхала.
— Такой камень, — повторила она. — Он ведет счет.
— Чему?
Она пристально посмотрела на него. Покрутила в руке. Это был совершенно правильный эллипсоид. С одной стороны проходила толстая фиолетовая жилка, пересеченная более тонкими и извилистыми белого, серого и фиолетового цвета.
— Он ведет счет всему, — сказала она. — Когда счет нарушается, этот камень приводит его в норму.
Она отвела руку с камнем подальше от себя, рассматривая его на свет:
— За все надо платить. И те, кто готовы противостоять злу, могут воспользоваться этим камнем, чтобы восстановить гармонию.
Она положила его в карман рубашки и подошла к окну.
— Конечно, — проговорила она, прижавшись лбом к стеклу, — это всего лишь легенда. Здесь нет ни капли правды. Правда только в том, что кто-то может застрелить твою собаку в твоем собственном дворе и ты не в состоянии ему помешать.
Она проводила меня, включив свет над крыльцом, прежде чем мы вышли из дома. Я взглянула на лужайку. Тени скрыли кровавое пятно там, где лежал Сибой, и я подумала, что нам придется наблюдать его очень долго, огромное темное пятно, похожее на открытую рану, каждый день, пока не выпадет снег, будет напоминать нам о том, что он здесь погиб.
Я оглянулась на Элизабет, думая утешить ее, хотя еще не знала, как, но она не смотрела на лужайку. Ее взгляд был устремлен на улицу. Обычно золотисто-зеленые, ее глаза потемнели, стали почти черными в неверном свете лампочки над крыльцом.
— Как будто ничего особенного и не произошло, — проговорила она.
Я повернулась, и действительно, через три дома от нас, на той стороне улицы, у Петерсона зажегся свет.
— Элизабет, не надо…
Но она уже спустилась с крыльца и пошла по улице. Я последовала за ней, точно попала в центр событий фильма-катастрофы, и не могла остановиться — ноги несли меня дальше.
Она подошла к входу в дом и постучала в железную дверь, как будто наносила визит вежливости. Я осталась во дворе, не желая входить в бледно-желтый круг света от одинокой грязной лампочки над крыльцом. Через несколько минут подошла миссис О’Шейн, ближайшая соседка Петерсона, которая рассказывала в прошлом году, что перестала работать на заднем дворе, когда Петерсон был дома. Он сидел и бросал в нее камешки, и еще говорил, что если она когда-нибудь поставит забор, он его подожжет. Подошел Джон Хороси, отец Келли, и еще двое мужчин. Все стояли молча; даже не было слышно дыхания. Если они чувствовали то же, что и я, то, значит, всем нам хотелось помочь Элизабет. Но Петерсон был злопамятным, он мог превратить нашу жизнь в ад, не преступая закон, а Сибоя все равно теперь не вернуть.
Элизабет снова постучала. Я услышала какие-то звуки. Похоже, телевизор включили погромче. Свет горел в гостиной и наверху в спальне. Не знаю, почему, но мне представилось, что дома никого нет, и все придет в норму, если он не ответит на стук. Я просто молилась, чтобы он не открыл.
Элизабет стучала по двери кулаком скорее решительно, чем зло. Я поняла, что она простояла бы здесь всю ночь, если б потребовалось. Не ушла бы в любом случае, пока не появился бы Петерсон.