— Я находил их после того, как их сбивали машины. Они были уже мертвы, — пояснил он.
— Я знаю, — ответила я, причем действительно в этом не сомневалась.
Когда мы вернулись домой, я позвонила в полицию и рассказала им о том, что произошло. Отец Гармонии пытался предъявить обвинение, но устроенная на следующий день полицией очная ставка свелась к фарсу. Гармония была заманена в шайку Иисусом, с которым она познакомилась по сети, но это был не Красная Кожа, а как можно было отличить остальных друг от друга?
Несмотря на то, что шайка хвасталась своей «практикой», в делах полиции за последние шесть месяцев не было ни одного нераскрытого исчезновения, так что, скорее всего, это был просто треп. Мы должны были довольствоваться тем, что Группу Иисусов распустили. Позже, однако, я слышала, что они организовали себе лигу регби, как более подходящий способ для выхода их агрессии.
Мама, конечно, заставила Иисуса сидеть дома, но всего месяц — не так уж плохо, учитывая его участие в тех событиях. В конце он всё исправил, сказала она, так и было. С этим я не могла поспорить.
Она говорит, что ему надо чаще выбираться из своей ниши в гостиной, и заставляет его посещать плотницкие курсы в Техническом колледже. Уже прошло две недели, и у него действительно получается. А еще говорят, что чудес больше не происходит!
Что касается меня, то я стараюсь быть с ним помягче. Думаю, каждый получает того Иисуса, которого заслуживает.
А ведь могло быть хуже. Мама могла бы вместо этого заключить контракт на покупку клона непорочной Девы Марии.
Виктор Алекс
ШАРИК
(Рассказ)
Есть люди покладистые, надёжные, с известной долей житейской сметки и здоровым практицизмом. Они всегда приветливы, добродушны и особенно хороши тем, что лишены всякой оригинальности, так что даже самый заурядный человек на их фоне может щегольнуть своими небольшими способностями. На них можно рассчитывать в душевную непогоду, и всё же, когда поживешь с ними несколько дней, узнаешь поближе их дела и заботы, до того покажется всё тоскливым, серым, скучным и ненужным, как бывает в нудный осенний дождичек. И потому стараешься видеться с ними нечасто, и больше по делу, или чтобы излить душу, и с облегчением расстаешься, чтобы забыть до следующего раза когда возникнет в них нужда. Вот к такому типу людей и принадлежал Боря.
У него была невыразительная, какая-то обыденная внешность, невзрачная фигура, обвисшие плечи. Единственное, что было в нем необычное — это глаза. На маленьком личике они казались даже большими. В них проглядывала обнаженная растерянность, как будто неожиданно показали всему миру его сокровенную тайну. Словно стараясь спрятать эту тайну, он старательно избегал взгляда собеседника, а при разговоре всегда смотрел в пол. Речь его звучала невнятно, как старая, стертая магнитофонная запись. Вообще в его манере держаться была скованность механизма, работающего по узкой, раз навсегда заданной программе. Это впечатление еще усиливалось от его натянутой улыбки, которая при всей её искренности казалась резиновой, и болтающимися при ходьбе руками, которые издали походили на рычаги работающего агрегата. Его болезненная застенчивость не имела границ: даже с родителями он не мог говорить свободно. В свои 35 лет он еще пребывал под их опекой, во многих жизненных вопросах был сущим ребенком, и хотя прошел институт, армию, работал несколько лет в офисе, где все было построено на общении, сохранил кристальную непорочность: не пил, не курил, а женщин панически боялся. Он вёл ограниченный образ жизни в рамках замкнутого треугольника: дом, работа, родители, родственники родителей; он совсем не имел друзей, а с несколькими приятелями, с которыми поддерживал отдаленное знакомство, виделся нечасто и больше по их инициативе. Этому способствовала его удивительная пассивность, полное равнодушие ко всему на свете. Зная его еще со школы, я не помню, чтобы он когда-либо чем-нибудь интересовался и поэтому я страшно удивился, когда увидел у него на столе учебник парапсихологии и две работы известного французского психиатра Жаве.
В тот день я заскочил к Боре с тем, чтобы перехватить денег рублей до получки. Я начал издалека. Вначале я жаловался на свою несчастную жизнь, потом — на жену, потом стал осторожно переходить к главной теме нашей встречи, т. е. к тяжелому материальному положению. Вдруг Боря спросил, не занимаюсь ли я по-прежнему нумизматикой. Я удивленно посмотрел на Борю. Дело в том, что в университете я поочередно увлекался то эпиграфикой, то палеографией, то русской лингвистикой, ну и в том числе и нумизматикой. Но это было в прошлом, а теперь я был серьезным сотрудником серьёзного издательства и охладел практически ко всему кроме семьи, покупок, и своего старенького канцелярского стола на работе. Все это я начал было говорить Боре, но он прервал меня:
— А не мог бы ты определить возраст одной вещи. Дело в том….. дело в том…..
Он смущенно замялся.
— Пожалуйста, — сказал я, а про себя подумал, что наверно какой-нибудь делец пытается узнать стоимость монеты, чтобы потом загнать ее втридорога.
Боря смущенно завозился с ящиком стола и выгул маленькую коробочку темного бархата. Обычно в таких коробочках продают кольца с драгоценными камнями. Боря нерешительно протянул мне коробочку и пробормотал:
— Только, пожалуйста, не смотри на свет.
Я открыл коробочку. В ее бархатном ложе белел камень голубоватого цвета. Я перекатил камень на ладонь и поразился его фантастической легкости — казалось это не камень, а маленький воздушный шарик. Поверхность его была гладкая и холодная.
— По-моему это опал, но при чем здесь возраст? Это тебе лучше спросить у геолога, а я хоть и бывший, но все-таки историк.
— Там здания и надписи, — пробормотал Боря машинально и тут же осекся, испуганно смотря на меня.
— Здания? — я решил, что Боря шутит. — Что за ерунда!
Я поднес шарик к самым глазам. Вблизи он не казался опалом, а был похож на запотевшее стекло.
— Наверно это поделка какого-нибудь кустаря XX века, — сказал я авторитетно. — Похоже из дымчатого хрусталя. Как он к тебе попал?
Я подошел ближе к окну.
— Только не смотри на свет! — умоляюще пробормотал Боря.
«Да что он так боится этого света? — подумал я. — Дай-ка я все же посмотрю!»
Я быстрым движением поднял шарик к лучу света. Он вдруг начал сам собой светиться и превратился в ослепительную голубую звезду. И это голубое сияние властно потянуло меня к себе. Я еще успел заметить, как Боря с криком «Не смотри!» кинулся ко мне и почувствовал, как весь растворяюсь в ослепительном голубом сиянии. И вот я уже не стою в комнате, а парю над холмистой равниной окутанной голубоватой дымкой.
В том, что я именно парил, не было сомнения: ветерок дул мне в лицо, парусил брюки, и холодными струйками скользил под рубашкой. Над краем равнины встало оранжевое сияние, я понял, что наступил рассвет. Равнина медленно наплывала на меня, и скоро стали различимы перепончатые листья странных деревьев, напоминающих пальмы. Между ними проглядывали белые овалы непонятных предметов. Видимо я снижался. Ветерок стал слабее. Кроны деревьев замелькали совсем близко. Только тут я заметил, что лечу со значительной скоростью. Вдруг прямо передо мной возник цилиндрический столб. Столкновение было неминуемым. Я в ужасе закрыл глаза, но меня только слегка качнуло. Когда я вновь открыл глаза, столб исчез. Я летел уже на уровне деревьев. Их листья были мясисты и покрыты длинными волосами. Некоторые деревья были выше остальных, но странное дело, я проходил сквозь них как через воздух. Я пытался рассмотреть овальные предметы, мелькающие между стволами, но я летел так быстро, что разглядеть их было невозможно. Все же мне показалось, что они были на подпорках. Лес неожиданно оборвался. Внизу мчалась равнина, усеянная крупными валунами. Меж валунов кое-где попадались кустики растительности. Валуны летели все стремительнее. Трудно было понять, снижаюсь ли я или это просто увеличивается скорость. Каменистая равнина кончилась. Я догадался, что это было плоскогорье, а за ним внизу открылась долина, где проплывали веретенообразные здания со ступенчатыми башнями, плоские платформы, занимающие большую площадь, и тонкие спиральные мачты. И сразу же мной овладело чувство радостного предчувствия, невыразимого блаженства и того полного, разрывающего на части счастья, которое я давно не испытывал в жизни. И при этом возникла грустная мелодия, нежная, мягкая, к чему-то призывающая. С каждым аккордом она усиливалась, гремела все более властно, завораживая, вызывая непередаваемо сладкое чувство, которое переполняло всё мое тело и делало его совершенно невесомым. Аккорды достигли невероятно большой силы, и я почувствовал, что сейчас произойдет что-то прекрасное. Тем временем я летел низко над зданиями, которые теперь имели вместо крыш купола. Купола были прозрачные и там, в их глубине, будто в голубоватом киселе, плавали непонятные предметы. Не знаю, почему они мне казались необыкновенно привлекательными и даже родными (хотя я так и не смог различить их контуры). Аккорды мелодии достигли апогея. Властная сила приподняла меня и заставила взглянуть в сторону рассветного горизонта. Он теперь пламенел неестественными яркими красками. Цвета с каждым мгновением менялись и становились нестерпимо яркими. Вдруг над горизонтом встало что-то багровое и косматое. Что — я не успел рассмотреть: невыразимое чувство экстаза пронзило меня всего насквозь, и я понял, что это косматое — самое дорогое для меня существо, что это счастье только здесь. Последним усилием я рванулся к нему…