И даже если бы дела, причитающиеся РГВА, начали подбирать именно в тот период, абсолютно необъяснимой оставалась бы причина, по которой их пришлось бы разделять на две категории. Предположим, что «пачка» должна была отправиться в РГВА, но к чему в таком случае были предназначены «те, которые…»?
Оставленное наследие
Хотя это противоречит здравому смыслу, предположим, что в картотеке отдела 5.4 действительно нет сквозной нумерации. Это означает, что архивистам предоставлена беспрепятственная возможность распоряжаться фондом по своему усмотрению. Если, например, архивист захочет продать одно или даже несколько дел заинтересованному лицу, то, при отсутствии сквозной нумерации, ему будет достаточно изъять из картотеки соответствующую карточку. Не зная № исчезнувшего дела, исследователь лишается возможности доказать, что оно до исчезновения находилось в архиве.
Исключения составляют те случаи, когда личное дело было передано в ЦАМО военкоматом, сохранившим в своем архиве сдаточную опись и запись о том, какой номер был присвоен акту, по которому документы были переданы в Подольск. В ряде случаев это удается выяснить, но далеко не во всех военкоматах сдаточные книги сохранились.
И тогда исследователю остается лишь добиваться того, чтобы в ЦАМО его ознакомили с соответствующей сдаточной описью, и искать интересующий его номер дела, чтобы выяснить, что с ним стало.
Но в ряде случаев (если дело поступило в ЦАМО не из военкомата) узнать № сдаточной описи невозможно, и тогда разыскать исчезнувшее дело не удастся ни при каких обстоятельствах.
В этой ситуации благотворную роль могли бы сыграть прокуратура либо руководство ЦАМО, обяжи они Шестопала предоставлять исследователям справочный аппарат. Но архивист был, казалось, неподконтролен этим учреждениям и постоянно вел себя в архиве с уверенностью чиновника, знающего, что он подчиняется руководству — но не ЦАМО, а какой-то инстанции, прикомандировавшей его для контроля над доступом к персональной документации. Это может объяснить, почему для Шестопала проходили без последствия и демонстративное саботирование приказов архивного руководства, и игнорирование проверяющих инспекций. В его голосе звучала гордость, когда он рассказывал мне, что волен не подпускать к картотеке и хранилищу сотрудников даже надзорных инстанций: «У меня в картотеке не все работают. Только специалисты. К нам одно время [приходили] контролеры, которые контролируют почту, которая доходит сюда до архива. И они хотели приходить ко мне контролировать по картотеке ситуацию, есть ли дела. Я их не допускал в картотеку. Своих! А уж ты откуда появился? Кто ты такой?»
Естественно, Шестопал не был заинтересован в том, чтобы у него были соглядатаи в лице квалифицированных сотрудников. Примечательно, что на последнем этапе он предводительствовал в отделе, укомплектованном женщинами. Например, в сентябре 2006-го он констатировал: «У меня 50 % должностей свободны — и главные хранители фондов, и старшие инструктора. Пока никто не идет».
Неудивительно, что желающих работать под руководством Шестопала было мало или вовсе не было; не нужно быть провидцем, чтобы понять, какие права архивист даст подчиненному, если он мог саботировать требования не подчиняющихся ему контролеров.
К слову, Шестопал умел скрывать информацию не только от исследователей. Даже составляя письменные ответы на запросы, поступившие от руководства ЦАМО, он умудряется опустить какие-то существенные детали. Например, 01.03.2007, отвечая на входящий № 1096, Николай Иванович сообщал подполковнику Пермякову, на каких офицеров, допуск к документам которых мне разрешило ГУК, имеются личные дела. Напротив каждого сопровожденного последним званием имени Шестопал указывал количество имеющихся дел и подшитых в дело страниц, но вместо того чтобы предоставить схожие сведения о личных делах, имеющихся на генерал-майора Н. (погибшего еще в 1942 году), он лишь подтвердил их наличие, не назвав при этом ни количество имеющихся на него личных дел, ни тем более количество подшитых в каждое страниц. Между тем именно эта уловка позволила бы Шестопалу при необходимости скрыть наличие тех дел, которые он не счел бы нужным показывать.
Во время одного из препирательств (этот разговор состоялся 25.09.2006) Шестопал все же объяснил мне причины, по которым он так панически боится подпускать меня к личным делам, хотя я и предъявляю нотариальные доверенности. Уставший от того, что уже седой отставник проявляет чудеса изобретательности, чтобы скрыть от меня документы, я задал ему откровенный вопрос: «Чем вы рискуете?»