Теперь была его очередь брать собеседника на паузу, но Казюпа не поддался. Он подождал немного и, видя, что Грибоедов ждет вопросов, спокойно сказал:
— Ну, так говорите, Юрий Павлович. Или вы пришли для того, чтобы рассказать, какие это хорошие мальчики, не способные никого пальцем тронуть?
Ветеран подавил вздох и продолжал.
Он пришел, чтобы изложить факты, а факты заключаются в следующем. Во время очередных занятий, даже не занятий, а своего рода показательных выступлений, когда ребята демонстрировали высокому начальству, чему они успели научиться, над домом появился параплан. Парашютисты всегда летали по выходным, у них на соседнем поле было что-то вроде полигона. Иногда их заносило к поселку, а может, специально подруливали посмотреть, как живут новые русские. Леонид Викторович, Переяславчиков то есть, собирался принять меры, чтобы летунов оттуда убрали, запретили им приезжать сюда, но руки все не доходили. Но этот параплан пронесся прямо над их двором, и у одного из парашютистов в руках блеснул объектив камеры. Высокое начальство в лице того же Леонида Викторовича тут же замандражировало, спряталось в доме, а потом потребовало найти папарацци как можно скорее и принять меры, чтобы эти снимки никуда не попали, а сам фотограф больше никогда ничего не снял.
Лично он, Грибоедов, считал, что дело не стоит выеденного яйца, — что там можно разглядеть с высоты птичьего полета, кроме копошащихся на земле козявок! — и попытался объяснить это шефу, но тот уперся рогом. Он немного разбирается в фотографии, раздраженно ответил он афганцу, и знает, что хороший объектив дает десятикратное увеличение, а изображение на снимке можно еще больше укрупнить. Нет никакой проблемы в том, чтобы мое или ваше лицо оказалось узнанным. Ваше-то никому не нужно, а вот мое всем хорошо знакомо, я человек публичный. И сейчас под угрозой находится будущее нашего движения…
Короче, Юрий Павлович сдался и обещал задание выполнить. В конце концов, кто он есть, как не исполнитель. А решение пусть принимает начальник, ему виднее.
Он отобрал двоих ребят понадежнее, но все равно пришлось им помогать на каждом шагу. После долгих мытарств они разыскали наконец этого фотографа, выследили, установили. На дело парни отправились одни, командиру уже не нужно было там светиться. Ну а дальше произошло неожиданное. И слава богу, а вернее, слава подполковнику в отставке Грибоедову, который сумел внушить своим воспитанникам полное доверие, и они ему честно все рассказали.
Короче, когда они пришли в квартиру фотографа, тот был уже мертв.
Капитан Казюпа сделал вид, что ничего особенного ему не сообщили, — мало ли что приходится слышать от свидетелей по делу об убийстве. И стараясь казаться равнодушным, деловым тоном спросил:
— То есть как — мертв?
Грибоедов и понял его вопрос по-деловому.
— Как именно, не знаю, меня там не было. Лежал без признаков жизни на диване, а кто и каким способом его убил — извините. Вы же следствие, вам это должно быть известно. Фотки и пленки всякие были свалены на полу кучей и тлели, часть уже сгорела, но огонь угасал. Ребята эту кучу затоптали, поворошили, чтобы найти снимки нашей дачи с парашюта, но не нашли. Может, уже сгорели, но могли и пропустить, там этого добра было по колено. Все, что осталось, они потом подожгли, уже грамотно, с ацетоном, дождались, пока бумаги прогорят, и залили водой, чтоб пожар не привлек лишнего внимания.
Юрий Павлович помолчал, но время для эффектных пауз было упущено.
— Когда ребят забрали, я не особенно беспокоился — подержат и выпустят, подумаешь, драка. Трупов там вроде не было, сильно покалеченных тоже. Даже когда их стали колоть по убийству, казалось, что обойдется — улик нет, адвокат обещал небо в алмазах, только советовал пока не зарубаться с прокуратурой и не требовать освобождения. В общем, пока я вас не увидел около СИЗО, да еще с тем парашютистом…
— То и не собирались являться сюда с повинной, — закончил за него Казюпа.
— Это с какой такой повинной? — вскинулся Грибоедов. — Мне виниться не в чем. Я пришел вам сообщить, что мои ребята никого не убивали. Я об этом готов давать любые показания, и на суде, и под присягой, или не знаю, как у вас принято. И каких угодно экспертиз добьюсь, пусть за мой счет, которые докажут, что они вашего жмурика не трогали.
— Ну как же не трогали? — вскинулся капитан. — А кто его в другой дом потащил, на лестничную клетку? И зачем, если не секрет?
— Какой секрет! — махнул рукой ветеран. — А я думал, вы сами догадались. Живет в моем доме такой неугомонный старичок, который повадился хачиков защищать. Сам азербайджанец, но его никто не обижал. Куда полез, спрашивается! Вот народ, а? Пустили тебя жить среди людей, за человека держат, так нет, давай гадить тем, кто тебе приют дал, и своих протаскивать! Ходило к нему всякое рыночное быдло, как к себе домой, аж в подъезд зайти стало противно. Ну вот, мы и придумали с Леонидом Викторовичем подкинуть ему трупик фотографа. Авось милиция на его бандитов подумает, а если и нет, то все равно притихнет наш профессор. Профессор! Диплом-то поди на бакинском рынке покупал. Вот так. По-вашему, это, может, и хулиганство, да еще особо циничное, но с убийством не сравнить.