Сколько же надо иметь сил, думала она, чтобы хладнокровно измерять выпавшие на ее долю страдания? Лишь мужество и врожденная гордость помогали ей вынести эти бесконечные ежедневные мучения, на которые обрекла ее жизнь. Она не показывала, ни на секунду не показывала своих переживаний. Она худела, в лице не оставалось ни кровинки, она сделалась похожей на скелет, обтянутый кожей. Она заставляла себя есть, но не могла заставить себя спать. Долгими ночами лежала она, вглядываясь во тьму. Лекарства она ненавидела, принимать их считала признаком слабости. Собственные силы помогут ей вытерпеть. Жаловаться, умолять, настаивать — подобные вещи вызывали у нее отвращение.
Крошечным утешением, до чрезвычайности слабым, было то, что Стефан не оставлял ее. Допустить, что не любовь, а карьеристские соображения определяют его поведение, она все еще не могла. Он просто не хотел оставить ее.
Когда-нибудь, возможно, эта страсть пройдет…
Чем эта девчонка привлекла его?
Она обворожительна, красива — но не одна же она такая. Что же вскружило ему голову?
Она безмозгла, глупа и даже — это Сандру особенно утешало — не очень забавна. Ум — а не смазливость и не возбуждающие желание манеры удерживают мужчин. Сандра не сомневалась, все скоро закончится — Стефан порвет с той…
Она была убеждена, главный интерес в его жизни представляла работа. Он был рожден для крупных свершений и знал это. Наделенный государственным умом, он наслаждался своей деятельностью. Труд был целью всей его жизни. Неужели он этого не поймет, едва ослабеет страсть?
Ни разу Сандре не приходила в голову мысль оставить его. Она составляла часть его тела и его души, независимо от того, примет он ее или отбросит. Он был ее жизнью, ее существованием. Любовь полыхала в ней словно костер, на котором сжигали еретиков.
И вот наступил момент, когда занялась надежда. Они уехали в Файрхевен. Стефан, казалось, пришел в себя. Снова в них пробуждалось прежнее влечение. В сердце разрасталась надежда. Он по-прежнему желал ее, радовался ее обществу, доверялся советам. На какой-то момент он вырвался из объятий этой женщины.
Он успокоился, стал походить на себя.
Ничего непоправимого не произошло. С прошлым покончено. Если бы он только смог заставить себя окончательно порвать с ней…
Потом они возвратились в Лондон, и опять начались мучения. Стефан выглядел измученным, обеспокоенным, больным. Он лишился способности работать.
Ей казалось, она знает причину. Розмари хотела, чтобы он с ней уехал. Он раздумывал, не сделать ли ему этот шаг — бросить все самое главное в жизни. Глупость! Безумие! Работа для таких людей важнее всего — он настоящий англичанин. И он это сам прекрасно понимает. Да, но Розмари очень красива — и очень глупа. Стефан был бы не первым человеком, который пожертвовал бы карьерой ради женщины и потом в этом раскаивался!
Однажды в обществе за коктейлем Сандра поймала несколько слов — какую-то фразу: «…рассказать Джорджу — надо решиться…»
Незадолго перед тем Розмари слегла с инфлюэнцей.
В душе Сандры затлела надежда. Допустим, она получит пневмонию — такое случается. Один ее приятель прошлой зимой умер от этого. Если бы Розмари умерла…
Подобно средневековым женщинам, она могла ненавидеть упорно, решительно, настойчиво. И она ненавидела Розмари Бартон. Если бы мысли могли убивать, Розмари уже бы не было в живых.
Но мысли не убивают…
Нет у них такой силы…
В тот вечер в «Люксембурге» Розмари с ниспадающим по ее плечам мехом серебристой лисицы была неотразима. Похудевшая, бледная после болезни, она стала более хрупкой, и это придавало ее красоте неземное очарование. Она стояла, прихорашиваясь, перед зеркалом в дамской комнате.
Сандра, позади нее, разглядывала в зеркале их отражения. Ее собственное лицо — словно изваянное, холодное, безжизненное. Оно не выражало никаких чувств, кроме хладнокровной безжалостности.
Вдруг Розмари сказала:
— О, Сандра, я загородила все зеркало? Заканчиваю. Эта ужасная флю меня совершенно измотала. Еще секундочку… Чувствую слабость, и голова болит.
Сандра осведомилась с вежливой озабоченностью:
— У тебя весь вечер болит голова?
— Немножечко. Не найдется ли у тебя аспирина?
— У меня есть карманная аптечка.
Она открыла сумочку и достала аптечку.
Розмари ее охотно взяла.
Все это видела та темноволосая девушка, секретарь Бартона. Она подошла к зеркалу, чтобы слегка припудриться. Симпатичная девушка, даже красивая. И совсем не похожа на Розмари.
Потом они вышли из туалетной комнаты, сперва Сандра, за ней Розмари, за ней мисс Лессинг — да, и еще Ирис, сестра Розмари, она там тоже была. Очень взволнованная, с большими серыми глазами, в белом школьном платьице.
Они все вышли и присоединились к ожидающим в холле мужчинам.
Подскочил главный официант и провел их к столу. Они миновали величественный куполообразный свод, и ничто не предвещало приближающейся трагедии…
6. Джордж Бартон
Розмари…
Джордж поставил бокал и осоловело уставился на огонь.
Он уже достаточно выпил и немного расчувствовался.
Какая же прелестная девушка! Он от нее был без ума. Она это знала, а ему всегда чудилось, будто она над ним подсмеивается.
Когда он впервые попросил ее руки, она не ответила ему ничего определенного. Скорчила гримасу и что-то пробормотала.
— Понимаешь, старушка, в любое время — ты только скажи. Верно, это нехорошо. Ты на меня не глядишь. Я всегда был ужасным глупцом. Но мы могли бы образовать маленькую корпорацию. Ты ведь знаешь, что я переживаю, не так ли, а? То есть не только сейчас, а всегда. Понимаешь, не хочется упускать даже маленький шанс, но это так, к слову.
А Розмари смеялась и целовала ему затылок.
— Ты прелесть, Джордж, я не забуду про твое доброе предложение, но пока что я не собираюсь замуж.
И он серьезно отвечал:
— Правильно, не нужно торопиться. Следует подумать.
Он не питал никакой надежды — ни малейшей. Вот почему он так изумился, даже не поверил, когда она сказала, что выйдет за него замуж.
Конечно, она не любила его. Он это хорошо понимал. Просто она устала.
— Ты ведь понимаешь меня? Хочется спокойствия, и счастья, и уверенности. Я буду с тобой… Ты мне нравишься, Джордж. Ты милый, забавный, нежный и, думаю, замечательный. Поэтому я и хочу быть с тобой.
Он пробормотал:
— Договорились. Заживем по-королевски.
Ну что ж, и это совсем не было не правдой. Они были счастливы. Он довольствовался малым. И всегда говорил себе, что не следует жену слишком ограничивать. Розмари не удовлетворится его нудным обществом. Случались и отдельные истории! Он приучил себя быть терпимым к ним — к этим историям. Он твердо верил в их мимолетность: Розмари всегда возвращалась к нему. Он был терпелив, и все заканчивалось по-хорошему.
Что-то в нем нравилось ей. Ее привязанность к нему была постоянной и неизменной. И существовала она независимо от ее кокетничанья и увлечений.
Он приучился смотреть на это сквозь пальцы. И говорил себе, что при необычной красоте и влюбчивом характере Розмари от этого никуда не уйдешь. И не стоило тут волноваться.
Пофлиртовала с этим мальчиком, и все. Но когда он почувствовал нечто серьезное… Он сразу ощутил происшедшую в ней перемену. Она стала какой-то возбужденной, похорошела, словно вся засветилась. И вскоре голос инстинкта подтвердил весьма неприятные события.
Однажды, когда он зашел к ней в гостиную, она инстинктивно прикрыла рукой исписанную страницу. Он все понял. Она писала любовнику.
Тотчас же, как только она вышла из комнаты, он вошел туда и взял пресс-папье. Письмо она забрала с собой, но промокательная бумага была почти что свежей Он поднес ее к зеркалу и увидел слова, написанные размашистым почерком Розмари: «Мой дорогой, горячо любимый…»