- Сколько времени у тебя стоит эта камера пыток, Марти?
- Эта штука выпрямляет спину, Эл. Ее продают тем, у кого болит спина.
- Да, ты уже говорил. А я говорю, что их должны продавать на бульваре Голливуд в магазине для задвинутых вместе с кожаными масками, цепями и ногтедерами. Черт возьми, Марти, если бы я не вошел...
- Эл, я висел ровно три минуты. Я засек по часам возле постели.
- Я торчал у двери почти пять минут.
- Ты ужасно выглядишь, Эл. Ты вчера опять был в "Сверкающем куполе"?
- Господи Иисусе, к тебе только сейчас возвращается нормальный цвет лица.
- Тебе следует держаться подальше от "Сверкающего купола", Эл.
- Мартин Уэлборн поправил безупречный узел на узорчатом галстуке. Неужели ты не можешь найти более приятного места для выпивки?
Поэтому Эл Макки сдался. Он знал, что non sequiturs2 будет продолжаться до тех пор, пока его поражение не станет неизбежным. Он пошел на кухню и открыл холодильник. Трясущимися руками он вынул бутылку апельсинового сока и три яйца. Он не был голоден, но его обезвитаминенный и пропитанный виски организм требовал пищи. Это чувство, это безжалостное требование, отличалось от чувства голода. Он разбил три яйца, пролил одно в раковину, но все же сумел вылить два оставшиеся в стакан с апельсиновым соком.
В поисках ложки Эл Макки открыл наугад несколько кухонных ящиков. Господи Иисусе! Каждый ящик был поделен на части пластиковыми подносами. Каждая ложка уложена так, что не могла сдвинуться с отведенного ей места. То же самое - с вилками и ножами. Эл Макки открыл еще один ящик: ножи для мяса уложены рядком лезвием к стене. Ножи побольше - лезвием к плите. Ложи и половники - к стене. Маленькие деревянные бруски держали каждый предмет на своем месте.
Эл Макки рывком распахнул все шкафы в безукоризненно чистой кухне. Все стаканы сияли Ни на одном ни пятнышка. Каждый стоял на отведенном ему месте: начиная с высоких стаканов для воды и кончая пузатыми стопками для виски. Банки со специями выстроены по высоте. Симметрия идеальная.
Мартин Уэлборн оживленно вошел на кухню. На нем отлично сидел серый костюм-тройка с черными туфлями и серыми носками. Почти невидимый узор на сером шелковом галстуке - единственная вольность в строгом стиле одежды. Его густые черные волосы были зачесаны так, что открывали еще не тронутый возрастом лоб.
- Новый костюм, Эл. Как он тебе нравится? Я в нем смотрюсь?
- Смотришься, Марти. - Эл Макки допивал стакан апельсинового сока с яйцами и удивлялся самообладанию Мартина Уэлборна. "Я засек по часам, Эл".
На подбородке Эла Макки блестела капля сока. Мартин поспешил к раковине, открыл ящик и вынул бумажную салфетку. Все салфетки были разложены по цветам и размерам.
Мартин Уэборн промокнул каплю сока с подбородка Эла Макки. Затем он одарил Эла Макки своей симпатичной мальчишеской улыбкой и сказал, - Нам лучше поторопиться, мой друг. Капитан Вуфер в последнее время стал слишком раздражительным.
У капитана Вуфера имелась причина быть слишком раздражительным. Для него это был очень плохой год сразу с нескольких точек зрения. Одного лос-анджелесского копа арестовали за границей за контрабанду кокаина. Другого ранили, но отнюдь не "плохие парни". Раненый коп сам оказался "плохим парнем" и попал под пулю при попытке уйти от ареста. Затем разразился новый скандал из-за того, что копов из отдела по борьбе с безнравственностью обвинили в "покровительстве" букмекерам. И последним по порядку, но ни в коей мере не по значению было чрезвычайно большое количество случаев, когда полицейские открывали огонь по невооруженным подозреваемым, а также по людям, ошибочно принятых за разыскиваемых преступников.
О лос-анджелесской полиции говорили, как о самой профессиональной в Америке. Средства массовой информации требовали объяснений. Заместитель шефа полиции Джулиан Френсис решил, что у него есть объяснение, во всяком случае тому, что касается коррупции. Он посчитал своим долгом лично посетить все участки в Лос-Анджелесе и проверить свое объяснение на личном составе, как патрульных полицейских, так и полицейских в штатском, прежде чем просить у Главного шефа разрешения созвать пресс-конференцию.
Заместитель шефа Френсис уже накалился, когда Эл Макки с Мартином Уэлборном на цыпочках вошли в комнату детективов в Голливудском участке через пять минут после начала рабочего дня.
- Причина наших несчастий очевидна, - говорил заместитель шефа Френсис. - Распад семьи, церкви и патриотизма - в корне всех этих несчастий.
Итак, в то время, как 30 детективов уронили подбородки на грудь или не могли удержаться от того, чтобы закатить зрачки под раскалывающийся от боли лоб (тринадцать детективов страдали с похмелья, так как вчера была получка), Эл Макки и Мартин Уэлборн прокрались к столу, принадлежащему детективам по расследованию убийств, и приготовились слушать речь о семье-церкви-стране.
Заместитель шефа Френсис не собирался менять в ней ни слова. Он произносил одну и ту же речь в течение двадцати девяти лет. Она произвела впечатление на комиссию, принимавшую его в ряды полицейских, и на все без исключения комиссии по повышению с тех пор, как двадцать один год назад его произвели в сержанты после не более, чем двухмесячной службы в патруле. В те дни убедить триумвират толстых, жующих сигары инспекторов в том, что нужно повысить именно его, а не уличных копов-работяг, было не легко, несмотря на то, что он сочинил для шефа полиции несколько превосходных пламенных речей, лучших, если не считать речей Дж.Эдгара Гувера. Но даже с этими видавшими виды комиссиями ушедших дней, речь о семье-церкви-стране никогда его не подводила. Она вызывала ком в горле и слезы на глазах мужчин, во всяком случае, так думал заместитель шефа Френсис.
Бедного старого Кэла Гринберга от нее тошнило. Его похмелье было куда как тяжелее, чем Эла Макки. Старый детектив по кражам со взломом держался обеими руками за голову и смотрел сквозь заместителя шефа Френсиса. Проклятие "Сверкающего купола". Похоже было на то, что если поднести к его рту зеркало, то оно не запотело бы. Эл Макки протянул руку и с симпатией похлопал бедного старого Кэла Гринберга по плечу. Держись, старик, держись.
Детектив, по виду находившийся в коматозном состоянии, даже не почувствовал. Он слушал свой собственный концерт Глена Миллера. Стоило ему мигнуть, и он переключался с "Нитки жемчуга" на "Маленький коричневый кувшин".
Единственной в этом году вариацией в теме заместителя шефа Френсиса было то, что он влюбился в слово "воздействие". Все на все либо "имело воздействие", либо "испытывало воздействие". Моральный облик полицейских-нарушителей закона, эксплуатируемый средствами массовой информации, явился прямым результатом "воздействия" деградации семьи, церкви, страны.
В этом году заместитель шефа Френсис сменил и свой гардероб. Обычно он предпочитал внешность банкира, весьма напоминающую обличье Мартина Уэлборна. Но теперь, до окончания серии речей, долженствующих поддержать нравственность, он сознательно одевался, как простой работяга-детектив. Выбор одежды заместителя шефа Френсиса был безупречен: клетчатые брюки из плотной шерсти (разумеется, расклешенные теперь, когда клеш вышел из моды и носили прямые, - детектив всегда отстает от моды года на три); светло голубой пиджак из синтетики спортивного стиля со сверхширокими лацканами, темно-коричневая сорочка с простроченным воротничком, под которым царил жирный желтый дешевый галстук. Он тщательно следил, чтобы клетчатые брюки висели на дюйм выше полуботинок, и надевал желто-зеленые длинные носки для усиления эффекта. Готовясь к гастролям по участкам, он отрастил баки. Он долго думал, не отрастить ли и усы, Но всему должен быть предел. Наконец, он увенчал свой костюм медной заколкой для галстука в форме цифр 187 номер статьи Калифорнийского уголовного кодекса, рассматривающей убийства. Все это было безукоризненно. Для всего мира он выглядел, как обыкновенный детектив по убийствам.
Заместитель шефа Френсис знал, что некоторые из ветеранов могут помнить его ненавистную кличку "Паскуда", полученную в 1965 году во время беспорядков в Уаттсе, когда в хаосе пожаров и погромов на Сентрал авеню он потерял своего шофера и телохранителя. Ходил слух, что он размахивал носовым платком и возле Двадцать девятой улицы хотел сдаться небольшой армии мародеров со словами, что он всегда был добрым к неграм. Это была оскорбительная история, так никем и ничем не доказанная, но он считал, что заколка с номером 187 обязана развеять слухи и убедить присутствующих, что он свой парень.