- Жопа! - сказал дорожный коп Элу Макки, устремляясь к своему мотоциклу и выбивая на ходу искры коваными подошвами. Он вогнал кулак в сидение, прежде чем вскочить на него и с грохотом умчаться.
Он снова его погладил. Это был его настоящий инструмент. Именно его он держал в руке, а не тот, что дал осечку в чайнатаунском мотеле. Смотреть стыдно: цилиндр настолько забит пороховой гарью, что едва вращается. Он даже не мог вспомнить, когда в последний раз чистил свой безотказный суррогат полового члена. И тем не менее этот малыш ни разу не давал осечку. Что было бы, если бы он так же обращался с тем, другим? Запаршивел бы до смерти? Скорее всего он лечился бы у вонючего китайского знахаря (исключительно благодаря Уингу -- после выплаты комиссионных), чтобы Управление не наложило на него взыскание за "поведение, недостойное полицейского", то есть за то, что он подхватил бы какую-нибудь венерическую заразу, вроде "красной смерти". Но этого быть не может. Он регулярно чистит, и смазывает, и прочищает тот, что дал осечку.
Стакан опустел. Он даже не помнил, как допил его. Он положил табельный длинноствольный "смит и вессон" на стол перед собой. Многие боятся своего члена. А он боялся только того, который недавно перестал работать. У Марти, наверное, все дело не в выпивке, а в религии. А может это одно и то же? Во всяком случае, он не боялся суррогата на столе. Он носил его слишком долго.
Эл Макки с трудом поднялся на ноги. Шишка на голове стала величиной с голубиное яйцо. Он, шатаясь, прошел через кухню и захламленную, похожую на стойло, гостиную. Он ногами расчистил дорогу через мусор: газеты, журналы, пустая бутылка из-под "Тул ламор Дью" на трехногом журнальном столике, который причудливо покосился, поддерживаемый с четвертой стороны стопкой ненужных книг по уголовному законодательству, криминалистике и праву. Книги, которые он так и смог заставить себя прочесть на протяжении тех многих лет, когда он так и не удосужился сдать экзамены на лейтенанта.
Он поглядел на все эти книги, впервые выполняющие полезное дело, поддерживая столик, который он сломал две недели назад, когда, еще пьянее, чем сегодня, споткнулся о проклятого кота.
Как он ненавидел этот проклятый стол! Как он ненавидел эти проклятые книги, которые никогда не читал! Как бы он ненавидел жизнь, если бы стал лейтенантом, и сидел бы за столом, и лизал какую-нибудь капитанскую задницу! Как бы он ненавидел себя, если бы провалился на экзаменах! Боже, как он ненавидел этого треклятого кота!
Кот, шипя, стоял на спинке дивана, такой же зловредный и сволочной, как обычно. Взгляд немигающий, неподвижный. Безымянный кот повернулся и стал точить когти о и без того уже ободранную спинку дивана, это действие он проделывал каждый день с того самого дождливого вечера пять месяцев назад, когда детектив подобрал этого паршивого, затаившегося в переулке кота в порыве пьяной сентиментальности.
Эл Макки наблюдал за котом и зло улыбался. Момент был идеальный. Он вполне подходил под его настроение: его раздражала эта высокомерная демонстрация наглого уничтожения.
- Может, ты хочешь уйти вместе со мной? - сказал Эл Макки коту, который все так же высокомерно взглянул на него и только глубже вонзил когти. Появились и начали выскакивать клочки ваты. Эл Макки повернулся и нетвердым шагом прошел на кухню. Когда он вернулся в растерзанную гостиную, он навел длинноствольный "смит и вессон" на горящие желтые глаза.
- Прям меж твоих поганых рогов,- сказал Эл Макки.
Полосатый жемчужный кот сузил желтый глаз и ответил тем, что еще глубже порвал обивку.
- Ты жалкая скотина, - сказал Эл Макки.
Кот зевнул. Это переполнило чашу.
Эл Макки ногой выбил книги из-под журнального столика. Кот изогнулся и заорал. Полетела бутылка из-под "Тулламор Дью". Эл Макки снова ударил ногой по сломанному столику, и полетел кот.
Эл Макки смотрел, как остатки ирландского виски капают на запятнанный, грязный восточный ковер, принадлежащий, как и все в этой холостяцкой квартирке, хозяйке дома. Эл Макки услышал, как шипит кот, отступая в свой угол с подстилкой в ванне.
Эл Макки был готов всем показать, кто он такой и чего он стоит. Он направился прямо к стенному шкафу. Он вынул футболку и пару кроссовок и кинул их на пол. Он не бегал вот уже два года. Он отшвырнул кроссовки в другой конец комнаты. Он нащупал кожу. Он снял с полки сверток и кинулся обратно на кухню к пластиковому столу.
Это член был ничей. Он вытащил из черной кожаной кобуры короткоствольный "кольт".
Личное оружие. Это было первое, что они сделали 22 года назад, эти отглаженные, надраенные новички-стажеры с широко раскрытыми глазами, и стрижкой "полубокс", и мечтами, исполненными надеждой. Они побежали покупать личное оружие. Додж-сити1. Синдром Джона Уэйна. Они и в продуктовую лавку-то не заходили без личного оружия в кармане, или подмышкой, или на голени, где его крепили пластырем, или, по крайней мере, оставленным в машине под сидением. Никогда не знаешь, а вдруг придется встретиться с мелким воришкой, вырывающим сумки у престарелых леди. Или взломщиком, вылезающим из соседского окна. Или (о, мечты!) с бандитом, держащим на мушке кассира местного банка, в то время как они в штатском стоят в очереди к соседнему окошку, чтобы обменять на наличные чек с зарплатой, полученной от города Лос-Анджелеса. А потом перестрелка! (Естественно, побеждают они). "Лос-Анджелес Таймс". Интервью по телевидению. Может быть, медаль за храбрость? Досрочное повышение из патруля в отдел. Слава. Синдром проходит. Личное оружие продано, или сменено на более практичный револьвер, или уложено в стенной шкаф вместе с юношескими фантазиями.
Эл Макки стрелял так плохо, что ходил в тир только с длинноствольным револьвером. И хотя тот был громоздким, Эл Макки не расставался с ним на протяжении всех лет работы детективом. Не то, чтобы он до сих пор ждал воображаемых перестрелок -- просто он ненавидел эти короткоствольные, с дулом, похожим на свиное рыло, личные револьверы, пули из которых разлетались, как вода из лейки. Из-за этих личных револьверов множество лосанджелесских полицейских попадали во множество неприятных ситуаций в барах и спальнях от Санленда до Сан-Педро.
Вдруг он наставил его себе в лицо. Это ничейный член. Не пытайся играться с этой малышкой. Она тебе незнакома. Это не шутка. Это вызывающая страх машина, которая, если нужно, выбьет из тебя трехдюймовый осколок черепа и бросит его через всю кухню на подоконник. Интересно, этот мерзкий кот вылижет твою кровь?
Рука задрожала. Именно поэтому те, кто настроен серьезно, их "жуют". Едят. Жуют. Берут его в рот, потому что рука трясется слишком сильно, чтобы нацелить его в глаз или висок. Но дуло должно быть направлено вверх. Он помнил много неудавшихся случаев: пули, застрявшие в мягком небе, в челюстной кости, в шее, в ухе. В любом вонючем месте, кроме мозга, куда их посылали. А затем: агония, паралич, деградация. Абсолютная и окончательная неудача.
Он открыл рот. Он придвинул револьвер поближе. Жуй эту малышку. Но патроны 22-летней давности. Он так и не удосужился перезарядить его. Он никогда не стрелял из этого револьвера. Он запылился. Барабан могло заклинить. Он протирал его время от времени, но никогда не стрелял. Патронам 22 года! Они, наверное, дадут осечку. Ударник проделает в капсюле прекрасную огромную дыру. Патрон ни за что не выстрелит. Он лишь играл.
Ладно, проверь. Нажми на курок. Он взмок. По щекам тек пот. Элу Макки было всего 43 года, но его щеки были седыми, ввалившимися и морщинистыми. Густые струйки текли по преждевременным складкам на лице. Рука стала чуть тверже. Он подумал, что надо взвести курок. Нет, стреляй самовзводом, как в тире, на линии огня. Это всего лишь несколько фунтов нагрузки на курок. Он помогал себе большим пальцем. Эти старые патроны не выстрелят. Наверное.
Жуй! Жри! Пощади!
И вот тогда он почувствовал это. Револьвер выскользнул из разжавшихся пальцев и со стуком упал на пластик стола. Под его задом образовалась теплая лужа. Он в ужасе вскочил.