Реакция вчерашнего зека на мировое радостное событие была выражена сочным, с затейливыми заворотами языком лагеря — единственным, чем таксист обогатился за 5 лет отсидки.
Жизнь Давида после заключения была сильно осложнена. Во-первых, должен был пройти какой-то срок, прежде чем он получит разрешение (таков закон) подать новое заявление об отъезде за границу. После того, как заявление будет подано, начнется долгий путь бумажного листа по канцелярским столам и неизвестно, чем это путешествие кончится. Плюс к этому — уже 65, не отпускающая гипертония, болезнь Бехтерева, безработье и тот душевный ущерб, который естественен для каждого благонамеренного гражданина, пустившего 5 лет жизни коту под хвост…
Сын Давида, жалея отца и прямо-таки отчаиваясь в желании хоть как-то облегчить его участь, не придумал ничего лучшего, как упросить знакомых ему бизнесменов написать письмо безвинно пострадавшему и попавшему вдобавок в очередную советскую западню человеку. Посочувствовать ему, внушить надежду… Авось, мол, американское — заокенское! — участие в судьбе советского страдальца малость облегчит его душу…
Давиду в самом деле стали приходить письма. Небольшие тексты на украшенных виньетками, чуть ли не надушенных листах с затейливыми, на полстраницы подписями наверняка богатых и уверенных в себе людей. Тексты на английском.
Английского Давид не знал, знал его немного я, его сосед. И он пришел ко мне с пачкой конвертов из Америки. Я снял с полки англо-русский словарь и начал потихоньку переводить.
"How are you, dear David!" — писали кишиневцу доброхоты-американцы. — Oh, dear David, I was so happy to hear…
Вслед за этим началом шло самое интересное. Я переводил с трудом, листая словарь ради почти каждого слова. — Как я был рад… нет, счастлив… сейчас, Давид, сейчас… Да: сперва услышать, а потом увидеть… этих великолепных… black horses… черных лошадей с… это слово не могу перевести… впряженных в… сейчас, сосед, тут тоже незнакомое… да, в королевские кареты…
— Какие к х… лошади? — вскипал таксист. — У нас их там не было! И что, б… за кареты? Он про "воронки", что ли?
— "…поверьте, — продолжал я переводить, — свадьба таких прекрасных молодых людей, как…"
— …мммать! Это он о ком?
— "…как принц Чарльз и принцесса Диана… затмевает всё, что я…"
— А обо мне, обо мне он что-то пишет?
— Конкретно ничего, только в самом конце пожелание здоровья и успеха: "good lucк, dear David!"
— Читай следующее, может, там что-то…
Последнее письмо было верхом сочувствия.═
— "How are you, dear David! I was so sorry… я был так огорчен… — произнес я и поднял глаза на Давида. Тот, услышав наконец-то сочувственное слово, тоже насторожился. — Огорчен… when I learned… когда узнал… что Вы… не имели… opportunity… возможности… as well as I… как я…
— А он-то что?
— "…to attend", Давид, — присутствовать…
— Где? Где, мать его за ногу, я не мог присутствовать?!
— "…на… этой брачной церемонии…
Ответом была длинная автоматная очередь из слов шоферского и зековского сленга, из которой мне стало ясно, что отношения Давида с американскими доброжелателями в этот раз не заладились.
Но их дежурное "How are you" в его памяти засело крепко.
Темное время таксиста и его жены в конце концов кончилось — они пересекли, вместе со своими ящиками, океан. Казалось, все несчастья позади… Но и здесь их ожидала неожиданность — того же, скажем, коленкора, что и своеобразное американское сочувствие. Сын в свой двухэтажный дом родителей не взял: в Штатах не принято жить со "стариками". Он купил им вполне приличную квартиру в доме "гостиничного" типа, но далеко от собственого жилья. Языка "старики", естественно, не знали, то есть ни на улицу, в магазин, не выйти, ни с соседями пообщаться. А соседи, пожилые американцы один улыбчивее другого! Прямо выставка вставных челюстей! В коридоре и в лифте от них только и слышишь знакомое по письмам: "How are you! How are you!" А что им скажешь? Чем поддержишь их радость при виде соседа? И однажды, спускаясь в лифте с третьего на первый этаж, Давид не выдержал и ответил особенно улыбающемуся соседу:
— "Хау ар ю" говоришь? "Хау ар ю"? Да как х… в раю! — вот как!
Американец ответа не понял, но предположил, конечно, — вот счастливые люди! — только хорошее и одарил Давида одной из самых обворожительных своих пластмассовых улыбок.