Молодого человека отпускают, серое пятно со сцены исчезает. И тут в "Обществе" начинается самое интересное, начинается спор: что за очереднй человеческий казус (или феномен) предстал перед ними? Что за загадку задал им на этот раз человеческий мозг? Кого больше в том, кто только что мямлил перед ними, — поэта (строчки стихов еще звучат, так сказать, в головах) или унылого эпилептика? И что делать с пациентом психиатрической лечебницы, имея современный набор лекарств, методик — и долгую и такую богатую на приключения историю "сумеречных человеческих состояний"?
"Общество" должно решить его судьбу. Лечить или не лечить? — вот что должно оно сказать в конечном счете.
Мнения тогда разделились. Одни приводили примеры страшных преступлений, совершенных в сумеречных состояниях, другие вытаскивали на свет божий судьбы великих писателей, художников, музыкантов, чьи "сумерки" оказывались после самыми светлыми моментами человеческого сознания. Ведь, по словам Гейне, "творчество это болезнь души, подобно тому, как жемчужина есть болезнь моллюска".
Но в пику Гейне — выдержки из милицейских протоколов и цифры больничной статистики. А там — не дай бог!..
А светила пока что спор только слушали и до поры в него не вмешивались. Им положено выступать последними.
И вот высказались, так и не договорившись ни до чего, все. И вот взгляды собрания обращены на светил. И вот встает один из них.
"Данная ситуация не так сложна, как показалось уважаемой конференции, — он начинает, — здесь важно вовремя сместить акцент… И продолжает: — Разумеется, мы имеем дело с неразвернутым эпилептическим припадком, с голосами, что диктуют, выразимся так, больному хорошие стихи… Здесь, — он говорит, — мы сталкиваемся с еще непознанным, ибо природа "голосов" эпилептиков и шизофреников, то зовущие к криминалу, а то награждающие их прекрасными строчками стихов, нам пока неизвестна… Неизвестна, он повторяет с сожалением, неизвестна…" — И тут же его собственный голос меняется: — "Зато нам хорошо известны последствия! Не мне вам, лечащим врачам, о них говорить. И сейчас я вернусь к моей первоначальной фразе — о смещении акцента. В конечном счете, коллеги, — тут голос из совещательного становится директивным, — государство держит нас здесь и содержит, — он это подчеркивает, — чтобы мы и лечили, и чтобы охраняли общество от опасных для него субъектов. Наш пациент, согласитесь, по-тен-ци-аль-но опасен — ведь никто из вас не может поручиться, что следующие его "сумерки" не обернутся преступлением. Кто знает, что надиктуют ему мистические голоса, звучащие неизвестно откуда? И если вопрос встал ребром — "лечить или не лечить?", я говорю: лечить!" — И оглядел собрание маяковым взглядом светила, и сел.
Собрание, обсуждая вердикт, загудело, как улей. То там, то тут кивали: да, мол, да — лечить. Кивнул и врач спорного пациента: его сомнения рассеяли.
Собрание расходилось, все, конечно, еще переговаривались, к одному врачу подошел его приятель. Молодой еще врач, он в больнице без году неделя и ко всем и ко всему присматривается. Что-то ему сегодня не даёт покоя.
"Слушай, он сказал, я, наверно, сейчас выскажусь непрофессионально, но ничего с собой не могу поделать. — "Говори". — "Я вот что обо всех нас подумал…" — "Не слишком ли высоко забрался?". — Он уперся: "Знаешь, кто мы были сегодня? Тот парень, пациент, был поэт, а мы…" — "Ну и кто такие мы?" — "А мы — дантесы!"
Врач, что постарше, с минуту молчал, потом успокоил молодого.
"Пройдет, — пройдет, — сказал он, — пройдет. Насчет дантесов ты, конечно, загнул. Хотя…
У психиатров обычно есть ответы на ВСЕ вопросы, но сейчас старший всё не находил и не находил нужного слова… Может быть, его смутило множественное число имени Дантес.
Чем запомнились
Школьные учителя редко бывают необычными: оригинальность в их среде не приветствуется. Но если это случается — если случается сама необычность: фраза, жест, даже потеря лица, — она запоминается учеником на всю жизнь. Особенно фраза.
Один из моих школьных физиков (имени-отчества не помню, хоть убейте) запомнился необычной "четверкой" за мой ответ у доски. Я отвечал, помню, так себе, закончил, многого, видимо, недосказав… Физик, помолчав с минуту и зачем-то глянув в окно, сказал мне вот что, запомнившееся:
— Вообще-то, ты ответил на "тройку". Но так как сегодня плохая погода, ставлю тебе "четыре"…
Благодаря этой "погодной четверке" я восстанавливаю его внешность, пожилой (но не старый), с небольшими ладными, седеющими усиками, лысеющий, сидящий на фоне пасмурного окна. Немного, видимо, философ, что учителям, насколько я теперь знаю, очень идет…