Что робкому зверю все радости воли
На долю оставить он мог.
На скачках, боясь быстротой беспримерной
Коня своего утомить,
Иль громкой победой, спокойной и верной,
Соперника лик омрачить, –
Он сдерживал лошадь, и радость чужая
Была дорога для него.
С годами, как дуб из ростка созревая,
Окрепла в нём ветвь состраданья святая,
К богам приближая его.
Однажды весной он, весельем объятый,
Звезды лучезарной светлей,
С двоюродным братом гулял, с Дэвадаттой,
Под сенью душистых аллей;
И видит: туда, где хребты Гималая
Возносят короны снегов,
Летит лебедей серебристая стая,
Как белая цепь облаков.
В руках Дэвадатты, струной напряжённой,
Губительный лук задрожал,
Мгновенье, и лебедь, стрелою пронзённый,
К подножью Сиддхартхи упал,
И в трепете тратил напрасно усилья,
Стараясь оправиться вновь:
Коралловой нитью окрасила крылья
Горячая, чистая кровь.
Царевич, спеша в непонятной тревоге,
Прекрасного лебедя взял,
И долго, как Будда, поджав свои ноги,
Он лебедя нежно ласкал;
И жертве невинной жестокой забавы,
Далёкий от всякого зла,
Он листья и мёд, и целебные травы
Прикладывал к ране крыла.
И царственный лебедь, исполнен доверья,
Не бился с тревожной тоской,
Когда ему правил разбитые перья
Божественный мальчик рукой.
Случайно коснувшись губительной стали
Своей нежно белой рукой,
Он вздрогнул от боли, и в тайной печали
Головкой поник он с тоской.
— Дай птицу! — промолвил ему Дэвадатта, –
Мой лебедь.
Но твёрдо в ответ
Заметил царевич беспечному брату:
— Нет, я не отдам его, нет.
Не прав Дэвадатта! Когда б без дыханья
Его отпустила стрела,
Я б отдал, но в сердце его — трепетанье.
Убил ты лишь силу крыла.
— Мой лебедь! Отдай его, брат благородный, –
Сказал Дэвадатта, — он мой.
Как облако в небе он мчался свободный,
И я его ранил стрелой!
Но нежно прижав лебединую шею
К горевшей румянцем щеке,
Он, дивную птицу считая своею,
Ласкал в безотчётной тоске.
Исполнен таинственных чар обаянья,
Шептал он с любовью святой:
— По высшему праву любви, состраданья,
Он мой, Дэвадатта, он мой!
И только по этому праву отныне
Я буду владыкою вам!
Любви, милосердью, как вечной святыне,
Я силы и душу отдам!
Теперь я познал, что во мне шевелится,
Покоя мне что не даёт.
Тот, кто состраданью захочет учится,
Пример во мне верный найдёт.
Безмолвному миру я буду порукой,
О бедах его расскажу,
Уменьшу волну, затопившую мукой,
Страданья исток укажу.
Я вижу по блеску угрюмого взора,
Что брат недоволен… Тогда
С тобой, Дэвадатта, должны приговора
По праву мы ждать от суда.
И вот на совет собираются судьи,
Но спор между ними возник,
И вышел священник к весам правосудья –
Безвестный, но мудрый старик.
— Коль жизнь что-то значит, то тот, кто спасает
Рождённого, чтобы здесь жить,
Тот большим, знать, правом средь двух обладает
Чем тот, кто хотел жизнь убить.
Убийца испортить, разрушить стремится,
Спаситель — любить, сохранять;
Так пусть же Сиддхартхе достанется птица,
Ему справедливей отдать.
И все согласились с премудрым решеньем.
Когда же Сиддхартхи отец
Хотел к старику обратиться с почтеньем,
Исчез безызвестный мудрец,
И только твердил один сторож в тревоге,
Что видел змею на земле.
Так людям нередко являются боги,
Погрязшим в неволе и зле.
В крыле, беспощадной стрелою разбитом,
Прекрасного лебедя кровь
Зажгла в пробудившемся сердце к забитым,
К униженным братьям любовь.
Оправившись, лебедь в серебряной дали
Мелькнул и бесследно пропал,
И долго затем ни тоска, ни печали
Беспечной и чистой души не смущали:
Сиддхартха пышней расцветал.
И вот Шуддходана порой пробужденья
Природы решил показать
Ребёнку богатства несчётных владений,
Довольства и мира печать.
Туда, где дышала величьем, свободой
Его золотая страна,
Сливалось в гармонию сердце с природой,
И пышно царила весна, –
Туда он повёз возмужалого сына.
И с гордым довольством ему