Норико вставала, одевалась, причесывалась, шла на кухню. Наоэ молча выпивал чашку чаю или кофе, не отрывая глаз от страницы. Норико снова шла на кухню, мыла грязную посуду, чистила раковину – так и текло время. Потом она листала прочитанные Наоэ газеты, довязывала кружева. Они почти не разговаривали друг с другом. Лишь изредка Норико прерывала молчание: «А не выпить ли нам чаю?» – на что Наоэ односложно отвечал «да» или «нет» – вот и весь разговор. Бывает, людям не нужны слова, чтобы понять друг друга, но между Норико и Наоэ подобной близости не существовало. Норико были неведомы не только мысли, но и дела Наоэ. Она не знала о нем ничего – и не желала знать. Не знать спокойнее. Правда, первое время ей хотелось знать о Наоэ все, и она пыталась расспрашивать. Он отвечал неохотно, а потом наступал момент, когда Наоэ умолкал на полуслове, и никакими силами невозможно было заставить его разговориться. Он не пускал в свою душу никого. Существовала граница, за которую вход посторонним был запрещен. Очень четкая граница. И Норико, поняв это, смирилась с его замкнутостью. Она даже уверовала в то, что такими и должны быть отношения между мужчиной и женщиной – короткая вспышка страсти, а потом безразличное молчание в тишине. Она привыкла и уже не мечтала о большем. Норико чувствовала себя спокойной, только когда была в комнате Наоэ, рядом с ним. И даже если они оба молчали, на душе у нее было хорошо.
Теперь же, сидя в опустевшей квартире, Норико испытывала странную тревогу. Будь Наоэ дома, он лежал бы сейчас с книгой на кровати… Молчал… Но был бы здесь, рядом. И Норико было бы хорошо.
Чтобы избавиться от этого странного тревожного чувства, Норико встала. Она еще не ужинала. Суси купила, надеясь поужинать вместе с Наоэ, но не успела – телефонный звонок раздался, как раз когда она шла на кухню.
Раковина и кухонный стол в этой квартире отличались внушительными размерами, а вот кастрюль было всего две. В холодильнике стояли бутылки с пивом и консервные банки, но ни овощей, ни свежей рыбы Норико не обнаружила – Наоэ, как правило, обедал в городе. Норико слегка проголодалась, но ужинать без Наоэ ей не хотелось. Ничего, он скоро вернется. Куда приятней будет отведать суси вдвоем. Для того она и купила порцию на двоих…
Но чем же сейчас заняться?
Она изнывала от скуки. Непривычную к безделью, ее томило праздное лежание на диване.
Она до блеска отмыла холодильник, собрала под раковиной пустые бутылки и принялась вытирать пыль. Недавно она все здесь пропылесосила, но на книжных переплетах и алюминиевых рамах стеллажей уже лежал тонкий слой пыли. Она налила в ведро горячей воды, намочила тряпку, протерла стол в комнате.
Полки были тесно заставлены книгами. Норико сняла только те, которые можно было вынуть без труда, и в образовавшихся промежутках вытерла пыль. Похоже, что старушка, убирающая здесь два раза в неделю, даже не прикасается к книгам. Раньше Норико ограничивалась тем, что проходилась по комнате пылесосом и отчищала на кухне раковину, а лазать по всем углам с тряпкой в руках ей доводилось впервые.
Внимательный взгляд Норико отметил, что в щелях между татами[10] и в пазах створок стенного шкафа скопилась грязь. Она сменила воду, прополоскала тряпку и снова взялась за дело. На рабочем столе Наоэ громоздилась гора медицинских журналов и иностранных книг. Стараясь ничего не нарушить, Норико лишь слегка передвинула стопки, стерла пыль, а потом снова поставила все на место. На металлических ручках выдвижных ящиков тоже лежала пыль. В середине стола был один большой ящик, а слева и справа – в тумбах – по пять ящиков поменьше. В верхнем правом темнела замочная скважина – кажется, он был заперт. Норико провела тряпкой по ручке. Ее охватило непреодолимое желание узнать, что же там внутри.
Квартира, где живет одинокий мужчина, полна тайн. Узнай их – постигнешь хозяина. Норико почему-то сделалось жутко.
Еще раз намочив и выкрутив тряпку, она подошла к стенному шкафу. Чтобы тщательно вытереть все уголки, придется раздвинуть фусума.[11] Норико взялась за дверцу и отодвинула одну половинку.
Она действовала без всякого тайного умысла. Просто такова уж была ее натура: начав дело, она обязательно доводила его до конца.
На верхних полках шкафа лежали постельные принадлежности, внизу, в ящиках из гофрированного картона, были сложены старые журналы.
Норико протерла пазы, прошлась тряпкой по дну шкафа. Затем задвинула левую дверцу и отодвинула правую.
В этой половине шкафа дно тоже было заставлено картонными коробками с журналами. Прямо перед ее носом стоял большой квадратный ящик высотой в полметра. Норико разглядела на нем этикетку сакэ. Он был до отказа набит журналами. Часть их просто лежала сверху толстой стопкой. Ящик стоял слишком близко к дверце и мешал Норико. Она попыталась задвинуть его вглубь. Ящик оказался неимоверно тяжелым. Когда Норико наконец удалось стронуть его с места, он стукнулся о соседнюю коробку, и верхняя стопка журналов рухнула.
«Надо сложить все, как было», – с ужасом подумала Норико. Кляня себя, она принялась поднимать рассыпавшиеся журналы. В основном они были по медицине. Неожиданно Норико заметила несколько объемистых пакетов с рентгеновскими снимками.
Она вытащила их из ящика и, складывая поровнее, мельком взглянула на надписи. Наверху в рамочке обычно ставились имя и фамилия больного, а также дата снимка, внизу – название больницы. Пакеты были из клиники «Ориентал» – это Норико определила с первого взгляда. В том, что рентгеновские снимки оказались у Наоэ дома, не было ничего удивительного: готовясь к научным конференциям, врачи нередко брали снимки и истории болезни домой, делали слайды и просматривали их потом, на досуге. Но постоянно снимки хранились в клинике – это было непреложным законом. Врачи были обязаны своевременно возвращать их на место.
Норико поднесла пакет к глазам: графы с фамилией и возрастом больного оказались незаполненными. Только в графе с датой красным карандашом были вписаны число и месяц: тридцатое октября, десятое октября – снимки совсем свежие. Знакомые округлые иероглифы, без сомнения, выведены рукой Наоэ.
Человек, чьи снимки лежали в пакете, явно был не простым пациентом – иначе Наоэ не оставил бы пустыми графы с фамилией и именем. Норико уже хотела положить пакет на место, но, не удержавшись, вынула снимки.
Их оказалось шесть, и на всех был снят позвоночник. В самых различных проекциях – спереди, сбоку… По отсутствию ребер и своеобразной форме позвонков Норико легко определила, что снят поясничный отдел.
Повернувшись к окну, Норико рассмотрела снимки на свет: в правом верхнем углу катаканой[12] было написано имя больного. Норико дважды медленно перечитала его, и только тогда до нее вдруг дошло: она читает наоборот. Наоэ! Позвоночник Наоэ?!
Она еще раз повернулась к свету и снова взглянула на снимок. На черном фоне пленки четко белели кости. От ровных коробочек позвонков тянулись, словно протянутые руки, тоненькие отростки.
Норико не слышала, чтобы Наоэ когда-нибудь жаловался на боли в пояснице. И тем не менее ошибки быть не могло: на снимках стояла именно его фамилия.
Норико попробовала разложить снимки по порядку. Верхний пакет был датирован тридцатым октября, затем шло десятое октября, двадцать первое сентября – с промежутками всего в двадцать дней, – самым нижним в упавшей стопке лежал пакет от пятого июля. Ни на одном из пакетов не было ни имени, ни возраста, ни номера – похоже, Наоэ делал их лично для себя. Норико заглянула поглубже в ящик – сплошные пакеты. Без имени, без фамилии – только даты, но на самих снимках по-прежнему значилось: «Наоэ». Между некоторыми снимками был перерыв в пять дней, другие составляли непрерывную серию. Однако на тех, что были сделаны до июля, стоял штемпель клиники университета Т, где в то время работал Наоэ.
12
В японском языке, помимо иероглифов, употребляются еще две слоговые азбуки – катакана и хирагана.