– Доктор, а шрамы исчезнут? – спросил сутулый, с любопытством наблюдавший за Наоэ. – Хоть через несколько лет?
– Нет. Теперь уж до самой смерти, – ответил Наоэ, стягивая пинцетом края раны.
Операция, закончилась через тридцать минут. Всего было наложено двадцать швов. Раненому забинтовали лоб и правую щеку и отвезли на третий этаж в палату третьего класса. Он все еще был пьян и совершенно не чувствовал боли. Когда был наложен последний шов, он даже не пошевелился.
– Поставь капельницу: пятьсот кубиков глюкозы и две ампулы кровоостанавливающего. Не пускай этих типов в палату, пусть поскорее убираются.
Дружков раненого еще в середине операции выдворили в коридор, где теперь дежурный полицейский выяснял у них обстоятельства дела.
– Да, чуть не забыл! – Наоэ пошел к выходу, но вдруг, что-то вспомнив, резко остановился: – Я же заказал суси в том ресторанчике…
– Где?.. – Норико непонимающе уставилась на него.
– Как раз когда ты позвонила снова. Я не мог ждать, но подумал, что, когда мы покончим со всем этим, неплохо будет закусить, и оставил официанту деньги. Как ты считаешь, если сейчас позвонить, привезут?
– Но…
– И на вас с Каору можно заказать. Только надо позвонить.
– Из Сибуя, в такое время?.. Пробило уже половину первого.
– Ничего. Они поймут.
– Ну, если так… Спасибо.
Наоэ, толкнув дверь, вышел в коридор. Полицейский с готовностью вытащил записную книжку.
– Выяснил адрес!
– Сообщите, пожалуйста, медсестрам.
– Но… Мне бы хотелось узнать диагноз.
– Рана на лбу и в области правой щеки. Только слово «рана» в этом случае пишется другим иероглифом, – добавил Наоэ, заглядывая полицейскому через плечо.
– Это что же, принципиальная разница? – поинтересовался тот, записывая диагноз в блокнот.
– Конечно. У него же открытая рана, а этот иероглиф обозначает закрытую, когда кожный покров не поврежден.
– Понятно. Скажите, сколько потребуется времени для окончательного выздоровления?
– Недели две.
– Шрамы останутся?
– Безусловно.
– Большие?
– Будь на его месте женщина, это исковеркало бы ей всю жизнь, – ответил Наоэ и оглянулся на толпившихся сзади гангстеров. – Но вам-то это, кажется, только на руку?
– Неужели будет настолько заметно?..
– Заметно? Чудовищно!
Сутулый задумчиво посмотрел на Наоэ.
– Ловко вы с ним управились…
– Просто он был пьян до бесчувствия и не мешал мне, – усмехнулся Наоэ.
– Ну, доктор, прошу извинить за беспокойство. – Полицейский низко поклонился, и вслед за ним, как заводные куклы, склонились и гангстеры.
Когда Норико с Каору, вымыв инструменты, закончили наводить порядок в кабинете, из ресторана принесли суси. Якудза, вняв наконец уговорам полицейского, ушли, и девушки вернулись в свою комнатку на третьем этаже.
– Ну что, будем ужинать?
– Выглядят они ужасно аппетитно! – Каору, поглядывая на суси, разливала чай. Было за полночь, и девушки очень проголодались.
– А сэнсэй, оказывается, умеет быть добреньким.
– Грехи свои искупает. Клинику-то на нас бросил…
– Значит, понимает, что поступил нехорошо?
– Да как будто…
– Все-таки он замечательный!
– Какая же ты еще дурочка, – усмехнулась Норико, и Каору обиженно надулась. – Лучше держись от него подальше.
– Но как он оперировал – просто загляденье! Такая сложная рана… А когда ввалились эти жуткие типы, он и бровью не повел! – с жаром воскликнула Каору.
– Он же хирург. Они все такие.
– Ну уж нет! Вот доктор Кобаси. Как-то привезли к нам больного с переломом ноги, так он весь прямо затрясся!
– Кобаси моложе, да и опыта у него гораздо меньше.
– Лично мне больше нравятся такие, как Наоэ. Хладнокровные.
– Ну ладно, – улыбнулась Норико. – Садись есть.
– А ты?
– Мне нужно спуститься в амбулаторию, я там кое-что оставила.
– Я принесу. Только скажи что.
– Да нет, ладно. Не надо. Сначала поужинаем…Норико спустилась по лестнице на первый этаж.
Совсем недавно здесь, в залитой ярким светом амбулатории, толпились люди, а теперь было тихо, тускло светила слабая ночная лампочка. От лестницы Норико свернула налево и прошла в регистратуру, к внутреннему телефону. Набрала семерку – номер комнаты дежурного врача.
– Алло! – ответил сонный голос Наоэ.
– Это я, – приглушенно, словно боясь, что кто-то услышит, сказала Норико. – Мы только что поужинали, спасибо за суси.
– Не за что.
– У нас еще осталось. Вы больше не хотите?
– Нет.
– Может, чуть-чуть?
– Я же сказал: нет.
– Да, совсем забыла… Пока вас не было, приходило четверо больных: двое на перевязку и двое на уколы. Мы сделали все, как было назначено.
– Хорошо.
– И еще: Исикура очень жаловался на боли. Мы ввели ему бробарин, две дозы.
– Вот как?
– Что, неправильно?
– Да нет, почему же.
– А… вы уже отдыхаете?
– Прилег, читал книжку.
– Вы сегодня много пили, вам лучше поскорее лечь спать…
– Все?
– Э-э…
– Ну что еще?
– Вы свободны – завтра или послезавтра?
– Завтра – нет, дела.
– А послезавтра? Или в другой день…
– Пожалуй, послезавтра…
– Тогда послезавтра, на прежнем месте?
– Ладно. В шесть. Эй, ты откуда говоришь?
– Из амбулатории. Я здесь одна. Каору наверху. Наоэ промолчал.
– Спокойной ночи. – Норико повесила трубку и радостно взлетела по лестнице на третий этаж.
Глава II
Главный врач клиники «Ориентал» Ютаро Гёда жил в районе Мэгуро, на улице Какинокидзака. На машине до клиники всего минут пятнадцать езды. Супруги Гёда жили вместе со своими взрослыми детьми – сыном Юдзи и дочерью Микико. Юдзи исполнился двадцать один год, и он, решительно воспротивившись родительским планам вырастить из него врача, поступил на экономический факультет университета Т. Микико была на два года старше. Закончив в прошлом году женский университет, где изучала английскую литературу, она не пошла работать, а осталась дома: помогать матери по хозяйству и отцу – в клинике. В сущности, была секретарем при собственном отце, ведала канцелярскими делами. В «Ориентал» работало более сорока человек, и Ютаро теперь было бы не под силу справиться в одиночку со всеми заботами. Сам он появлялся в клинике весьма редко. Правда, там были управляющий делами и старшая медсестра, но не мог же Ютаро полагаться во всем на чужих людей! Например, при решении денежных вопросов он просто не мог обойтись без жены или Микико. Обычно, приезжая в клинику, он сначала пил чай, листал журнал ночных дежурств, выслушивал отчет управляющего и старшей медсестры о вчерашнем дне, а затем принимал пациентов – только тех, что приходили лично к нему по чьей-либо протекции. Как правило, к двенадцати дня все дела в клинике бывали закончены.
После обеда Ютаро отбывал на заседания или деловые встречи. Вот уже несколько лет он большую часть своего времени и энергии посвящал не медицине, а заседаниям в муниципалитете и правлении Ассоциации врачей. Впрочем, такое положение вещей его вполне устраивало.
В тот день, как обычно, Ютаро к половине десятого утра завершил завтрак, состоявший из овощного салата и тостов, и запил его чашкой чаю. Он был невысок, но тучен, а в последнее время располнел еще больше, и давление у него основательно повысилось. В результате продолжавшихся в течение целого года атак дражайшей половины Ютаро наконец смирился со скромными европейскими завтраками. Зато за обедом и ужином, не желая отказывать себе в удовольствии, упорно продолжал поглощать рис и лапшу. На банкетах, если кухня была не японская, у него пропадал всякий аппетит. Из спиртного Ютаро по-настоящему любил только сакэ, но на худой конец мог обойтись и виски.
После завтрака Ютаро, прихлебывая кофе, неторопливо просматривал газеты. В соседней комнате прихорашивалась жена. Сорокавосьмилетняя Рицуко была на семь лет моложе мужа и благодаря стройной фигуре и высокому росту выглядела рядом с ним еще моложавей. Конечно, годы все же давали себя знать: кожа утратила былую упругость, однако ее лицо с большими глазами и безукоризненным носом еще хранило следы былой красоты.